Словцов Р. [Калишевич Н.В.] Декабрьский номер «Русских записок» [№ 12] // Последние новости. 1938. 15 декабря. № 6471. С. 2.

Р. Словцов

Декабрьский номер «Русских записок»

Последняя написанная Львом Шестовым статья появляется в «Русских записках» уже после смерти автора. По совпадению, которое может показаться символическим, она посвящена «Памяти великого философа» — Эдмунда Гуссерля, скончавшегося весной. Шестов необыкновенно высоко ценил автора «Логических исследований», хотя не согласен был с ним в самых основах его философии и нападал на него так резко, как никто. Отсюда, по признанию Гуссерля, и пошла их дружба. «Гуссерль отличался — говорит Л. Шестов, — редким даже у больших философов бескорыстием: его интересует прежде всего истина и на почве разыскания истины не только возможна, но почти необходима дружба с идейным противником». И при всей разнице миросозерцания немецкий и русский философы были представителями высокого и редкого человеческого типа — бесстрашными искателями истины, для которых эти поиски являлись единственным делом и смыслом жизни. «Сосредоточенность Гуссерля на поглощавших его вопросах» изумила Л. Шестова при первой их встрече — в амстердамском философском обществе. «Она сказалась и тогда, когда я по просьбе покойного профессора Андлера стал зондировать почву, не согласится ли Гуссерль приехать в Париж, если его пригласит Сорбонна. Единственный вопрос, который он мне предложил: “Считаете ли вы, что в Париже найдутся люди, знающие немецкий язык и готовые вдуматься в мою проблематику?”. Гуссерль весь был во власти одолевавших его философских заданий».

Л. Шестов рассказывает свою первую встречу с Гуссерлем, оставившую в душе его «неизгладимые следы». «Резкость моих нападок, — сказал Л. Шестов Гуссерлю, — не только не ослабляет, но, наоборот, подчеркивает огромное значение того, что вы сделали для философии. Чтоб бороться с вами, нужно напрячь все душевные силы, а всякое напряжение предполагает страсть и связанную со страстью резкость. Передо мною стала страшная дилемма: либо принять все, что вы говорите, и не только то, что вы уже высказали, но и все выводы, к которым обязывает философия, либо восстать против вас. И, вот, я вам заявляю: если в ином мире меня обвинят в том, что, начав борьбу с самоочевидностями, я предал философию — я укажу на вас, и вы будете гореть, а не я».

Теперь оба собеседника находятся в «ином мире», и статья Л. Шестова кажется как бы «потусторонним» продолжением их споров. Л. Шестов первый познакомил французов с Гуссерлем; по его статьям они узнали, что «в соседней стране живет большой философ, которому открылись горизонты, до сих пор никому невидимые из-за густого тумана традиционных общих мест». Впервые знакомит Л. Шестов с Гуссерлем и русского широкого читателя. Эта задача, казавшаяся ему «необычайно соблазнительной», была выполнена им «с большим, можно сказать, с последним напряжением душевных и физических сил», как отмечает редакция «Русских записок» во вступительной заметке. Эта «лебединая песнь» говорит не только о Гуссерле, но и о самом Шестове, и тот, кто, не испугавшись трудности и отвлеченности темы, прочтет эти глубокие и взволнованные страницы, будет вполне вознагражден за это усилие и вместе с тем почтит память ушедшего от нас замечательного русского философа.

——

Читатель, и газетный, и журнальный, боится цифр и жаль будет, если обилие статистических данных отпугнет его от статьи Е. Юрьевского — «Народный доход советского союза». Ее сухая внешность обманчива. В действительности, под нею скрывается «фантастический, сказочный лес». «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит». Автор статьи, превосходный знаток и вдумчивый, оригинальный аналитик социальной и хозяйственной жизни советской России показал себя отличным проводником в этой чаще цифр, процентов, темпов производства, абсолютных и относительных показателей, из которых слагается цифра народного дохода, охватывающая «необозримое поле бесчисленных проявлений хозяйственной активности страны». «Проблема народного дохода крайне сложна, — замечает автор статьи. — Вычисление его трудно». Но и тут перед нами появляется первое чудо советской статистики: «в СССР, еле успеет окончиться год, как подсчет народного дохода вылетает словно пуля из ружья». Затем «почти полное при всяких обстоятельствах совпадение его с намеченной ранее “плановой цифрой” должно поражать нас столь же сильно, как его величина и темпы роста». Народный доход СССР растет, по утверждению «Правды», совершенно невиданными в истории темпами, и в 1937 году составил, по предварительным подсчетам, около 100 миллиардов рублей, поднявшись за десятилетие почти впятеро. Подобных «темпов» роста дохода история статистики действительно не знает. Их нет нигде. Е. Юрьевский показывает, что его нет и в той стране чудес, которая именуется СССР.

Нынешний народный доход советские статистики сравнивают с довоенным, чтобы показать невиданный его рост. Но до войны «народный доход исчислялся в твердой, исключительно солидной валюте. Советский же рубль — величина таинственная, спорная и вне всяких связей с мировой экономикой. Народный доход теперь исчисляется в “неизменных ценах” 1926–27 гг., но мы ровно ничего не знаем, по каким индексам это делается». Они составляют государственную тайну, и «поле злоупотреблений в этой темной области огромно». Злоупотребления эти не только бумажные, статистические. Они отражают «грандиозную эксплуатацию крестьян, поставляющих сырье, преимущественно хлеб, а в лесной, например, промышленности и полукрестьян, и полурабочих, в ней занятых». Цены в СССР устанавливаются по произволу планирующих органов, и Е. Юрьевский примерами показывает, как чудовищно извращенное соотношение цен. Во Франции между ценами пшеницы и хлеба разрыв — 76 процентов, в СССР — 650 проц. Во Франции цены муки и хлеба почти совпадают, в СССР цена хлеба ниже муки почти на 30 процентов. То же «ставшее дыбом» соотношение цен существует и для других видов сырья, в частности — для леса. «Иметь лес по непомерно дешевым ценам и хлеб по еще более дешевым и извращенным ценам можно только не оплачивая труд».

Е. Юрьевский делает попытку «пробиться через лес советских цифр и установить народный доход в золотых рублях». По статистике Сталина, он увеличился с 1913 г. на 400 проц. В действительности максимальное увеличение могло быть на 150 проц., и самая предельная цифра народного дохода составляет 35 миллиардов золотых рублей. И это огромный темп роста, которым советские статистики могли бы вполне удовлетвориться. «Но, — спрашивает нас автор, — удалось ли СССР после скачки в течение двух пятилеток догнать и перегнать доходы других стран — доходы на душу населения? Всякие другие сравнения никакой ценности не имеют. Говорю это к тому, что в Москве последние годы твердят, что советская индустрия по величине производства первая в Европе, забывая при этом указать, сколько эта индустрия — будь она даже первой — дает на душу населения». Сравнение показывает, что «несмотря на свои экстраординарные темпы роста, масса советского народного дохода, взятая из расчета на душу населения, продолжает быть на много ниже передовых стран». Хотя народный доход на душу населения повысился по сравнению с 1913 г. на 120 проц. — «явного бесспорного улучшения жизни народных масс нет. Как объяснить эту огромную и странную социальную загадку?». В ответ Е. Юрьевский указывает пять основных причин, на которых мы останавливаться не можем, и приведем лишь заключительные строки статьи, отвечающие на другой вопрос: «Есть ли в положении просвет?». «Капиталистический строй в России умер — (как умирает он повсюду) — и никогда не оживет. Но это нисколько не значит, что на его месте может продолжать существовать диковинное и мрачное здание тоталитарного социализма Сталина, выстроенное целиком под влиянием “архитектуры” ортодоксального марксизма XIX века. Эволюция, глубокие реформы сверху донизу неизбежны. Особенно в мировоззрении — ведь это идеи, характер идей, привели страну к сталинизму».

——

Очередная глава воспоминаний П.Н. Милюкова приближает нас к кульминационной дате «Роковых годов» — первому русскому «октябрю» 1905 года. «События не ждали, — пишет автор воспоминаний. — Каждое утро газеты приносили известие о рабочих стачках в разных городах России; к рабочим начинали примыкать и союзы всевозможных профессий, и железнодорожные служащие, и мелкие ремесленные группы. Часто приклеивался к забастовкам ярлык “всеобщей”. Наряду с рабочими разгоралось и крестьянское движение — особенно в черноземных губерниях. То там, то сям “боевые дружины” эсеров совершали террористические акты, жертвами которых являлись чины администрации от губернаторов до околоточных и урядников, а также чины полиции и жандармов. Надо, однако, сказать, — правильно отмечает П.Н. Милюков, — что эти разрозненные сведения тогда не производили такого сгущенного впечатления, какое производят теперь, когда они собраны и расклассифицированы в разных печатных изданиях».

В течение месяца П.Н. Милюков следил за нарастанием революции из петербургских «Крестов», куда он был посажен вместе с другими руководителями «Союза союзов». «Действительность просачивалась и через крепкие когда-то тюремные стены. На свиданиях с женой нас уже не разделяла двойная решетка, а отводилась нам особая комната, и жена свободно передавала мне последние продукты нелегальной литературы. Было допущено либеральным начальником и еще одно приятное развлечение — раз в неделю приезжал ко мне из Удельной мой приятель — директор больницы св. Николая, Александр Викторович Тимофеев. Начальник отводил нам свой кабинет и мы погружались в шахматную партию, причем посетитель сообщал мне попутно о важнейших общественных событиях».

До освобождения П.Н. Милюкова был отложен созыв съезда земцев-конституционалистов, а общеземский и городской съезд, последний съезд перед образованием партии народной свободы, собрался 12–15 сентября, когда П.Н. уже вышел из тюрьмы.

На собраниях конституционалистов было все еще неясно их отношение к течениям, ставшим определенно на революционную точку зрения. Так, на июльском съезде земцев, когда обсуждался вопрос, какую позицию должна занять будущая к.д. партия к «Союзу союзов», от имени которого выступал П.Н. Милюков, — в итоге довольно бурных прений он раздраженно заявил: «“Если члены нашей группы настолько щекотливо относятся к физическим средствам борьбы, то я боюсь, что наши планы об организации партии окажутся бесплодными… Несомненно, вы все в душе радуетесь известным актам физического насилия, которые всеми заранее ожидаются и историческое значение которых громадно. Вообще, после всего того, что мне пришлось выслушать здесь, у меня является сомнение не о том, вступать или не вступать нам в ‘Союз союзов’, а не откажется ли сам ‘Союз союзов’ от чести состоять с нами в товарищеских отношениях”. Собрание было задето моим укором и постановило принять участие в “Союзе союзов”. Но я не предвидел, — прибавляет мемуарист, — что очень скоро мне самому придется отойти от “Союза союзов”, когда он сам послушно пойдет за ленинской линией, а “физическое насилие” примет иную форму, и будет преследовать иные цели, нежели те, на которые я намекал, имея в виду тактику эсеров. До такой степени за несколько месяцев до образования партии была неясна политическая обстановка, среди которой ей придется действовать».

Отметим в номере журнала статьи И. Левина «Новая трансиранская железная дорога и русские интересы» и П. Берлина: «К. Каутский и русская революция». Отдел хроники заключает политическое обозрение — «Поправки к Мюнхену», обычный календарь важнейших событий за истекший месяц, а также нововведение: — обзоры «Из мира литературы» и «Из мира науки». Книжка заканчивается обширной и разнообразной библиографией.