Словцов Р. [Калишевич Н.В.] Новая книга «Русских записок» [№ 7] // Последние новости. 1938. 14 июля. № 6318. С. 3.

Р. Словцов

Новая книга «Русских записок»

Очередная глава воспоминаний П.Н. Милюкова, продолжающихся в новой, июльской, книжке «Русских записок», переносит читателя в Америку. О двух важнейших событиях «роковых годов» П.Н. Милюков узнал за границей. Убийство Плеве застало его в Аббации, через полгода «оглушительное известие о «красном воскресеньи» в Петербурге — 9 января 1905 г. он узнал из чикагских газет. Той зимой П.Н. как раз прочел в бостонском университете курс лекций о «русском кризисе», печатал книгу на эту тему, и расстрел у Зимнего дворца показал, что предсказанная им революция действительно начинается. К сданному в печать набору пришлось прибавить: «Эти строки были написаны до зимних осложнений 1904–1905 гг. Теперь никакой отдельный государственный деятель спасти положение не может. Слово принадлежит представителям народа». «Так, — замечает автор, — отразилась в моем сознании разница положения до и после “красного воскресенья”. Естественно, что на этот раз я счел своим долгом как можно скорее прервать лекции (о балканских славянах) и спешно вернуться в Россию».

Посещение Америки в 1904 г. было уже второй из пяти поездок П.Н. Милюкова в Новый свет. Он достаточно знал Америку, чтобы согласиться с ироническим замечанием американцев: «Кто не написал книги об Америке после первой поездки, тот уж никогда ее не напишет». Это оправдалось и на П.Н. Милюкове, и теперешняя «американская» глава его воспоминаний только набросок одной из частей этой ненаписанной книги. Мы находим здесь впечатления довольно далекого прошлого, сильно с той поры изменившегося. В Бостоне, «американских Афинах», тогдашнем центре культуры и американской аристократии, П.Н. получил «в виде специального знака внимания» доступ в избранную среду. «Я, действительно, — вспоминает П.Н., — встретил людей, живших интеллектуальными интересами, людей с развитым эстетическим вкусом, бывших в курсе последних или предпоследних новинок Европы и гордившихся этим. В тогдашней Америке это был, в самом деле, довольно одинокий оазис. В беседах этого круга стремление к высотам культуры совмещалось с некоторым презрением к быстрой демократической нивелировке Америки, и в политике высказываемые взгляды носили характер несомненного консерватизма. Я, однако, почувствовал, переходя от уюта этого почти семейного круга к большой аудитории моих лекций, что репутация высокой культурности Бостона вовсе не ограничивается одним только этим избранным кругом. Должен по совести признать, что едва ли когда-либо я имел перед собой аудиторию такого высокого уровня, как именно здесь… После каждой лекции на меня сыпался целый ряд вопросов, большею частью метко поставленных и глубоко захватывавших предмет. Видно было, что имеешь дело не только с людьми бывалыми и знакомыми с жизнью, но и обладающих значительным запасом политических, социальных и теоретических познаний. Это был своего рода экзамен для самого лектора, и подчас я со смущением видел, что вопросы вскрывают самые мои слабые места».

П.Н. Милюкову посчастливилось иметь в Америке «верного друга и деликатного покровителя» в лице очень выдающегося человека — Чарльза Крена. П.Н. дает интересный портрет этого американца в лучшем смысле слова.

«Чарльз Крен, — пишет он, — с своей многолюдной семьей явился для меня тем микрокосмом, на котором я впервые познакомился с разными стадиями американского исторического процесса. Сам он представлял переходный тип от одного поколения новых американских богачей к другому. Как нарочно, Крен дал мне прочитать популярный тогда роман “Письма отца-самоучки (self-made-man) к своему сыну”. Книга отлично иллюстрировала этот поворотный пункт поколений. Отец Крена, с которым я еще успел познакомиться, — крепыш, солидно обставивший свое торгово-промышленное предприятие и передавший его на полном ходу детям, — это был представитель американской скалы, на которой созидались небоскребы. Сын — мой Крен — с темпераментом, все еще кипящим жаждой приключений и творческого почина, юношей повадился ходить на пристань, где стояли иностранные корабли; его манили неведомые дали, и в один прекрасный день, в том, в чем был, не предупредив отца, без всяких средств, он сел на голландский пароход и отплыл в голландские колонии Азии. Здесь развивается в нем любовь к экзотическим странам — и к угнетенным народам в процессе их освобождения. Этой своей любви он остается верен в течение всей своей жизни. От Азии его интерес переходит к России, от России — на балканских славян; затем он возвращается к мусульманским странам Ближнего Востока и Африки, кончается на Албании. В Африке Крен разыскивает шейха Сенусси, в Аравии его сосед по автомобилю в пустыне падает под пулей бедуина, и только случайность спасает Крена от смерти. Близкий к правящим сферам Америки, друг Теодора Рузвельта и потом Вильсона, он получает назначение посланником в Китай, но остается на посту недолго и оттуда попадает в третий раз в Москву при советах (в первый раз он приезжал в Россию приглашать меня в Америку, во второй — поспешил приехать на огонек в первые же дни революции 1917 г.). Всюду он привлекает к себе друзей и остается им верен: через третье лицо он помогает друзьям, оставшимся у большевиков; воспитывает детей известной турецкой писательницы; делает анонимно массу добра. Со мной он дважды путешествует по Болгарии и Турции: отовсюду привозит художественные произведения и практические сведения, превращая свой дом в музей и обогащая фирму Вестингауза новыми рынками. В конце своей беспокойной карьеры создает в Калифорнии единственную в своем роде финиковую плантацию, где разводятся лучшие сорта фиников, собранных им со всего света. Среди всех своих скитаний Крен никогда не забывает тех, кого раз полюбил. Мне посчастливилось попасть в это число, и где бы он ни был, возвращаясь через Париж, он обязательно устраивает встречу со мной и рассказывает мне свои последние впечатления».

——

Статья Ю. Делевского о «Проблеме рождаемости» рассматривает один из самых важных, тревожных и трудно разрешимых вопросов, которые стоят теперь перед цивилизованным миром. Давно уже исчез призрак перенаселения, пугавший Мальтуса: для людей не хватит пищи, ибо они размножаются быстрее, чем увеличиваются средства существования, и только жестокая природа холодом, болезнями, войнами восстанавливает гармонию. Теперь мы боимся не перенаселения, а вымирания, и эта перспектива грозит прежде всего наиболее культурной части человечества. В большинстве цивилизованных стран и Старого и Нового света рождаемость непрерывно уменьшается, а во Франции и Австрии начинается уже и абсолютное уменьшение населения. Зато в некоторых менее цивилизованных странах население продолжает значительно расти, так как рождаемость по-прежнему велика.

От каких причин зависят эти явления и можно ли на них воздействовать? Рассматриваемая Ю. Делевским проблема очень сложна, и он освещает ее на основании самых свежих и статистических, и научных данных. Разногласия тут велики. Есть пессимисты, не исключающие возможности вымирания человечества. Другие считают, что цивилизация неизбежно вызывает лишь численное уменьшение населения. Существует мнение, что эта численность будет уменьшаться до известного низшего предела, чтобы затем подняться до некоторого высшего, давая колебания в виде периодического цикла.

Есть разные объяснения бесплодию рас или определенных групп. «Что представляется несомненным, — пишет Ю. Делевский, — это то, что современный кризис рождаемости у цивилизованных народов — результат, главным образом, сознательной воли, добровольного воздержания и ограничения, противозачаточных мер, абортов и систематического уклонения от производства потомства. В силу ряда мотивов, люди не желают иметь детей. В этом отношении, среди разнообразия побуждений и стимулов, следует отметить влияние достатка и бедности, образования, профессии, степени экономической обеспеченности или необеспеченности, развития городской жизни, религиозных воззрений, степени культуры, свободы и независимости женщины… Некоторые из этих мотивов не отличаются от тех, которыми в значительной степени объясняются кризисы рождаемости в древней Греции или Риме».

В последние годы правительства Италии и Германии приняли целый ряд мер для поощрения рождаемости. В Италии вдохновлялись, главным образом, законодательством императора Августа, добавляя к нему целый ряд новых мер. Но до сих пор эта демографическая политика не имела успеха. Удачнее дело идет в Германии. Здесь, благодаря законам о выдаче денежных премий вступающим в брак и предоставлению многодетным семьям разных преимуществ, число рождений за последние годы неизменно увеличивается. Во Франции растущее уменьшение рождаемости давно уже тревожит общественное мнение, и тревога эта значительно увеличилась в последнее время в виду возможной угрозы войны и все растущего, угрожающего несоответствия между людскими военными возможностями Франции и Германии.

Ю. Делевский указывает, что высокая рождаемость сама по себе не может считаться «первостепенным идеалом в сокровищнице человеческих ценностей, но в настоящую эпоху, в условиях материального и морального кризиса, испытываемого цивилизованными нациями, проблема рождаемости приобретает капитальное значение. Вымирание цивилизованных народов является, несомненно, абсолютным отрицанием человеческого прогресса и бедствием, с которым необходимо бороться самым энергичным образом. Беспрерывное уменьшение рождаемости у цивилизованных народов, которое ставило бы в более неблагоприятное положение численную эволюцию народов, создающих и хранящих материальную культуру и моральные ценности человечества, пред лицом народов примитивных, или регрессирующих до состояния морального варварства, было бы постоянной опасностью для нашей гуманитарной культуры по сравнению со странами милитаристскими и хищническими».

Искони Россия принадлежала к странам с очень высокой рождаемостью, и непрерывное увеличение «северного колосса» беспокоило его соседей. Сталин изменил и это. Как доказывает Е. Юрьевский в интересной статье «О классовом и демографическом составе СССР», — «за сталинские пятилетки страна потеряла по самому скромному расчету — 14,8 миллионов душ. Она потеряла их в виде душ, которые при нормальной обстановке должны были, но не появились в свет, и в виде жизней, уже существовавших и беспощадно раздавленных пятою “гениального вождя мирового пролетариата” в ходе строительства его “социализма”. Цифры могут показаться кошмарной фантастикой. К сожалению, все говорит за то, что они верны. Недаром же засекречена перепись, и недаром Сталин приказал в спешном порядке ввести стахановщину на родильном фронте, объявив, что будет отныне жаловать пять тысяч рублей каждой матери, рождающей одиннадцатого ребенка».

В царской России при смертности, значительно превышавшей европейскую, население увеличивалось в среднем на 2,1 миллиона в год. С 1929 по январь 1937 года, за восемь советских лет, оно увеличивалось в среднем на 250.000, то есть меньше шестой части процента в год. Такого уменьшения прироста не было ни в одной стране мира. Убыль населения началась с 1930 года, с эпохи разгула насильственной коллективизации, поездов смерти — массовых выселений из деревни, физического истребления кулаков. Женщины, чтобы не плодить новых нищих, перестали рожать. И в 1936 году «диктатуре, которая в это время уже заметила, что “‘кролики’ перестали размножаться”, пришлось принять драконовские меры против аборта».

Е. Юрьевский — один из самых вдумчивых наблюдателей социальных перемен, происходящих в России, — дает в цитируемой статье анализ нынешнего состава населения СССР. Цифровые данные не так легко вычислить по советской статистике, и автор исправляет их по различным косвенным указаниям. Из общей цифры в 155 миллионов, которые составляют теперь общее население СССР, 50 миллионов — приходится на города, которые выросли с 1929 года на 20 миллионов — рост совершенно искусственный, объясняемый бегством из деревни, и к которому города не подготовлены. Но несмотря на «крестьяно-истребительную индустриализацию» пролетариат по-прежнему тонет в «крестьянском мелко-буржуазном море». Крестьяне и ремесленники составляют теперь 67,5 проц. всего населения, рабочие — 21,2 проц. и служащие — 11,3 проц. Е. Юрьевский детально анализирует каждую из этих групп. Изменения, здесь происходящие, разъясняют важнейшие явления, совершающиеся на нашей родине.

——

Из откликов журнала на текущие темы отметим интересную статью Г. Адамовича — «Литература в советской России», где характеризуется «поистине страдальческий период русской литературы», обзор года войны на Дальнем Востоке и библиографический отдел, который на этот раз посвящен исключительно злободневным иностранным книгам. О литературной части книги будет особый отчет.