Словцов Р. [Калишевич Н.В.] Июньская книга «Русских записок» [№ 6] // Последние новости. 1938. 16 июня. № 6290. С. 3.

Р. Словцов

Июньская книга «Русских записок»

Очередные главы воспоминаний П.Н. Милюкова «Роковые годы» заключают страницы, которым нынешние политические события придают поучительную злободневность. Автор рассказывает о съезде делегатов различных действовавших тогда в России партий, состоявшемся осенью 1904 года в Париже. Здесь недавно основанный «Союз Освобождения» впервые вступил в сношения с революционными партиями. Его делегатами были П.Н. Милюков, П.Б. Струве (редактировавший «Освобождение»), кн. Петр Дм. Долгоруков и В.Я. Богучарский. «Революционный» элемент держался на съезде в тени, и П.Н. Милюкову «пришлось играть более значительную роль, чем он мог ожидать». Съезд много занимался национальными вопросами — положением, как мы сказали бы теперь, «меньшинств» в будущей конституционной России. Борьба против самодержавия в эти «роковые годы» шла уже открыто. Относительно Финляндии была принята формула — «отмена всех мер, нарушивших конституционные ее права». Национальные группы армянских и грузинских социалистов-федералистов, одни лишь участвовавшие на съезде, удовольствовались общей формулой национального самоопределения. «Гораздо сложнее, — вспоминает П.Н. Милюков, — было дело с двумя польскими партиями: национальной и социалистической. Не помню, была ли тогда готова наша формула польской автономии, но поляки уже тогда шли гораздо дальше. Наибольшую часть усилий на этом съезде мне и пришлось потратить с членами нашей делегации и с поляками именно по польскому вопросу. Струве и другие сочлены шли дальше меня. Когда в результате прений никакой удовлетворительной для обеих сторон формулы нам не удалось выработать, ко мне подошел неизвестный мне коренастый поляк с умным взглядом глаз и энергичными чертами лица и сказал мне: “Очень рад познакомиться с русским человеком, который, наконец, впервые не обещает нам всего того, чего мы требуем”». Это был Дмовский — будущий лидер польского коло в государственной думе.

Маленький эпизод этот ярко обнаруживал те трудности, которые неизбежно стоят на пути меньшинственных проблем, даже когда решаются они только на бумаге и лишь представителями общественности. Во сколько раз они становятся сложнее и труднее, переходя в руки ответственных государственных людей. Но в этом случае как облегчилось бы решение, если бы всегда находились «Дмовские», готовые признать за «Милюковыми» заслугу и долг не уступать дальше известного предела.

Инициатором съезда был энергичный финляндец Кони Циллиакус — представитель только что основанной партии финляндских «активистов», о многообразной секретной работе которого стало известно только гораздо позже из его книги о «Революции и контрреволюции в России и Финляндии». П.Н. Милюков напоминает об одном предприятии, затеянном Циллиакусом по мысли другого, еще более темного «революционера» Азефа. Ему принадлежал «глупейший и фантастичнейший, но казавшийся осуществимым в тогдашней обстановке» (выражения Циллиакуса) план ввезти в Петербург склад оружия в момент, когда там начнется восстание. Оружие, действительно, было отправлено на английском пароходе «Джон Графтон», который плавал в финских шхерах, ожидая момента идти в Петербург. Когда выяснилось, что никакого восстания не подготовлено и сам Азеф исчез, пароход пришлось взорвать. Циллиакус умалчивает, что получил от японского полковника Акаши (все это происходило во время русско-японской войны) значительные суммы денег на закупку оружия для восстаний в Петербурге и на Кавказе.

Циллиакус с полным доверием ввел Азефа, как представителя эсеров, не только на съезде, где участвовали «освобожденцы», но и на последовавший за ним съезд одних революционных групп, где под руководством «Ивана Николаевича» (псевдоним Азефа) решались вопросы революционной техники. «О важном и таинственном значении Ивана Николаевича в партии я, — вспоминает П.Н. Милюков, — мог судить лишь по впечатлению, полученному при посещении нашей делегацией с.-р. Марка Натансона. Иван Николаевич сидел в соседней комнате, но хозяин поминутно выходил туда как бы за инструкциями и возвращался с готовыми ответами по предмету нашей беседы». Азеф отправлял подробные доклады о съезде в департамент полиции, и на основании их впоследствии Столыпин раскрыл с думской трибуны псевдонимы участников съезда «освобожденцев».

Агент департамента полиции, руководящий революционной партией, «активисты», планы восстаний во время войны, покупка оружия на японские деньги, таинственные пароходы и загадочные взрывы — разве все это не повторяется и сейчас — в очень близких вариациях? Только изнанка нынешней фантасмагории раскроется позже, как не сразу раскрылась она и у нас.

Пусть читатель сам ознакомится с другими главами воспоминаний П.Н. Милюкова, из которых мы привели только один эпизод. Здесь рассказаны любопытные детали о возникновении «Союза Освобождения», об участии П.Н. в журнале союза. Инициаторы «Освобождения» первоначально наметили П.Н. в редакторы, но он отказался. «Мотивом отказа было то, что, уже испробовав эмиграцию, я не хочу вновь отрезать себя от России. На вопрос, кого я мог бы назвать для замещения этого почетного и ответственного поста, я указал на П.Б. Струве». Но П.Н. очень деятельно сотрудничал в «Освобождении». Он был и главным автором программного воззвания, которое было напечатано в первом июньском номере в 1902 году, — значит ровно 36 лет назад. Воззвание составлялось весной этого года в имении И.И. Петрункевича «Машук», при участии самого хозяина, а также Д.И. Шаховского и А.А. Корнилова. Из «Машука» его свезли в Москву, где в кружке земцев и «лиц свободных профессий» оно было окончательно обсуждено и одобрено.

——

На смерть Александра Яковлева журнал откликается статьей Ал.Н. Бенуа, полной горечи о постигшей русское искусство громадной утрате. «Феноменом», «настоящим чудом» назвал Ал.Н. Бенуа Яковлева еще свыше 20 лет назад, когда Яковлев кончал академию. «Я убежден, — писал тогда наш художественный критик, — что он станет еще вполне художником, а если уж такой силач, такой виртуоз дойдет до намеченной цели, то это будет первоклассный, громадный мастер, настоящий вождь и учитель». Последнее пророчество так и не сбылось до конца. «Стать вождем Яковлеву не досталось, и он отошел в вечность, как явление чисто индивидуального порядка». Ал.Н. Бенуа полагает, что «единственной причиной, почему Яковлев не достиг той цели, к которой все более отчетливо шел, была его преждевременная смерть».

В блестящей характеристике творчества покойного художника, подкрепленной личными воспоминаниями, какую дает Ал.Н. Бенуа, есть фраза, которая, вероятно, удивит многих читателей. «Яковлев, — пишет Ал.Н. Бенуа, — оказался мудрейшим и полезнейшим учителем, единственным в своем роде на всем свете». Эта учительская деятельность Яковлева протекала в последние годы его жизни в Америке и осталась совершенно неизвестной «широкой публике». Яковлев два года преподавал в Бостонской академии и, кроме того, — цитируем слова другого художника, Бориса Григорьева, приводимые Ал.Н. Бенуа, — «великий мастер и учитель, он бескорыстно выступал в каких-то американских небоскребах, на глазах у всех рисовал в натуральную величину голую модель, поставленную на эстраду рядом со своим мольбертом. На отличном английском языке он объяснял каждую точку и каждое направление формы человеческого тела, каждую его мышцу и каждую его кость. И в три получаса на глазах у всех являлось произведение бесподобное». С такой же волшебной быстротой и точностью сделал Яковлев в Нью-Йорке групповой портрет пяти русских художников, «работая над каждым от 24 до 30 минут (кто-то в восторге считал эти минуты и даже секунды). Впервые я видел, как работает Саша, но я отводил глаза и плакал, ибо читал такую тайну, от которой было страшно мне. Саша делал свою работу кусочками сангины, которая тут же лежала в круглой жестяной коробке. Уголком этих красненьких камешков, которые нельзя было приметить в его таинственной руке, он и совершал свое быстрое чудо».

——

Новая глава балетных воспоминаний Сергея Лифаря озаглавлена: «Нижинский — живой миф». Молодой танцовщик, постепенно становившийся преемником этого «бога танца», никогда не видел Нижинского на сцене. Но его, естественно, интересовал Нижинский, как танцор и человек. Лифарю хотелось разгадать и загадку сумасшествия Нижинского, и он много беседовал о нем и со старшими членами труппы, и «особенно с тем, кто лучше всех знал и больше всех любил Нижинского — с Дягилевым». Из этих рассказов вырисовывалась «пассивная и безвольная фигура» Нижинского, который сначала целиком подчинился «благодетельной опеке» Дягилева, а потом «изменил» ему, не сообщив даже своему «учителю-другу» о своей женитьбе на Ромоле Пульской. Нижинский «переменил господина на госпожу». «Эта женитьба находилась уже на границе ненормального, — кто хотел, тот и мог распоряжаться жизнью и мыслями Нижинского». С. Лифарь сообщает ряд ценных фактов, но трагедия Нижинского остается, все-таки, необъясненной до конца.

Наиболее интересна заключительная часть воспоминаний — посещение с Дягилевым в 1929 году больного Нижинского в его парижской квартире в Пасси. «Эта встреча, — говорит С. Лифарь, — свежа в моей памяти, как будто была вчера, так запомнилось каждое слово, каждый жест, каждое выражение». С. Лифарь рассказал об этой встрече просто и откровенно, так что и у читателя надолго останутся в памяти эти жуткие страницы.

Нижинский лежал в комнате, напоминавшей арестантскую камеру, на низком широком матрасе, полуголый, — «в распахнутом халате и в одних носках, лежал, вытянув скрещенные ноги, и грыз себе ногти. В такой позе он оставался и при нас, то грызя до крови ногти, то играя манерными кистями рук». Дальше он «то мило улыбался, то мычал, то громко и неприятно-бессмысленно хохотал. На приход Сергея Павловича он не обратил сперва никакого внимания, но с каждой минутой, несомненно, начинал все больше и больше чувствовать Дягилева, может быть, узнавал его и минутами вполне спокойно, внимательно и как будто разумно слушал его». Дягилев говорил о танцах, сказал, что с ним пришел танцор Сергей Лифарь, чтобы приветствовать его, великого танцора.

— Il saute? — вдруг как-то неожиданно выкрикнул Нижинский и снова засмеялся своим милым, чудным смехом, и этот смех своей прелестью и кротостью как бы закрыл собой его — жалкого, опустившегося, дряблого.

Тут Дягилеву пришла мысль отвезти Нижинского в театр. В Опере шел в этот день «Петрушка» — любимый балет Нижинского. Может быть, в обстановке, с которой была связана вся жизнь прежнего Нижинского, произойдет чудо?

«Нижинского, — вспоминает С. Лифарь, — начали снаряжать в театр. Я попросил его встать, он охотно встал, и я был поражен его маленьким ростом. Вставал он странно: скользя с своего низкого матраса и вдруг, на четвереньках, забегал по комнате и потом так же неожиданно выпрямился. Я заметил, что у него вообще была тяга к земле, желание быть ниже (низкий матрас его лежал прямо на полу), чувствовать опору: когда он шел, он как-то клонился к полу и чувствовал себя уверенным только в лежачем положении. Дягилев нас смерил: он оказался на полголовы ниже меня; его ноги, — ноги великого танцора — были невероятных размеров, шаровидные, но вместе с тем такие дряблые, что непонятно было, как он может держаться на них. Его повели в ванну. Я ухаживал за ним, как за ребенком, и своей волей заставлял его себе подчиняться. В то время, как я брил его туго поддававшимся жиллетом, он терпеливо сидел, то делая гримасы, то мило, кротко улыбаясь; но слуги он явно побаивался и особенно испугался, когда тот начал его стричь».

Чудо не совершилось. Нижинский сидел в театре, не замечая ничего, оставаясь «бессознательным бывшим божеством». Но когда кончился спектакль, и ему «предложили одеваться, чтобы идти домой, он неожиданно заявил: “Je ne veux pas”. Его силой вывели под руки…».

——

Очередным политическим темам посвящены в рассматриваемой книжке статья Д. Мейснера «Трудные дни Чехословакии», которая дополняется обзором, доведенным до последних дней «После Австрии — Чехословакия?». О положении на Дальнем Востоке говорит осведомленный очерк К.П. — «На новом этапе». В этом же отделе дан обычный «календарь» важнейших событий за май.

П. Берлин в полной хорошо подобранных цифр и фактов статье «Дорогое правительство» показывает, во что превратились слова Ленина, сказанные в начале революции о «грядущем дешевом правительстве». Оно стало, как и другие ленинские лозунги, «своей противоположностью». Книжка заканчивается библиографическим отделом, где даны отзывы о целом ряде злободневных книг, не только русских, но и французских и английских. Литературный отдел книги будет темой особого обзора.