Дикс. [Вейдле В.В.] Журналы: «Русская мысль», кн. I. – «Новый дом», № 3. // Звено. 1927. № 215. 13 марта. С. 4–5.

Дикс

Журналы

I. «Русская мысль», кн. I

Возобновилось издание «Русской мысли» под редакцией П.Б. Струве. Программу журнала редактор изложил во введении, предпосланном первому номеру. «Вопросами текущей политики в их изменчивых и часто мимолетных проявлениях» — «Русская мысль» заниматься не будет. «В этом отношении» она «отсылает своих читателей просто (!) к «Возрождению». Ее будут занимать преимущественно «вопросы культуры, т.е. науки, литературы и искусства» и притом «в их сложном скрещении и переплетении с вопросами политическими и социальными». «Нет и не может быть для нас — говорится во введении — враждебного разделения и расхождения между культурой и политикой. Ибо бессильна, не солена политика «бескультурная» и столь же бессильна и пресна лишенная государственных мыслей и устремлений «аполитичная» культура».

В чем, в чем — а в установлении своей программы каждое издание суверенно, и было бы вполне неуместно спрашивать, напр., «L’Auto», почему оно не займется лучше египетскими древностями. Не будем, стало быть, критиковать программу «Русской мысли». По поводу одного только слова, употребленного П.Б. Струве, хотелось бы сделать небольшое замечание. Обязательное внедрение политики в науку, литературу и искусство «Русская мысль» оправдывает ссылкой на опасности, проистекающие от «враждебного разделения и расхождения между культурой и политикой». Может быть, враждебное разделение, действительно, вредно. Но ведь возможно разделение не враждебное, а очень нужное и полезное — разделение труда, где каждый занимается не всем, чем вздумается, а тем, что знает и умеет. Таков, как будто, нормальный порядок. И нужно ли напоминать, что одна из самых отвратительных и пагубных сторон советского режима состоит как раз в том, что политика насильственно вводится и в литературу, и в науку, и в школу, т.е. во все области чисто-культурного делания?

В первом номере, в полном соответствии с поставленной себе журналом задачей, чисто-художественному творчеству уделено очень мало места. Оно представлено лишь небольшими рассказом Б.К. Зайцева, выдержанном, как всегда, в тоне очень благородном, без единой фальшивой ноты. По замыслу вещь эта немного напоминает поздние произведения Лескова, только нравоучительный вывод скрыт более искусно.

Впрочем, есть еще и стихи — оригинальные и переводные. О первых лучше не говорить. Вторые заслуживают внимания, в особенности — переводы из Р.М. Рильке, исполненные Глебом Струве, давшим также небольшой критико-библиографический очерк о покойном поэте.

К. Зайцев, в статье «Пушкин, как учитель жизни», пытается убедить нас в том, что Пушкин, который «не был русским интеллигентом», — есть «художественно отвержденный и нравственно утвержденный русский быт». Едва ли можно без оговорок принять этот вывод, суживающий и обедняющий образ Пушкина. Аргументация Зайцева к тому же не свободна от внутренних противоречий.

Если оставить в стороне несколько рецензий и статью В.И. Поля о «Музыкальной современности и предрассветных петухах», все остальное содержание номера — политика, «посоленная» для вкуса культурой, т.е. просто «Возрождение» в книжном формате.

II. «Новый дом», № 3

В третьем выпуске «Новый дом» продолжает развивать свою программу — все еще в порядке борьбы за идеи вообще, а не в порядке раскрытия какой-либо своей «идеи», не говорю уже — идеологии. Так, Вл. Злобин убеждает Г.В. Адамовича, что все мы «смертью умрем», если будем жить без идей, а Ю. Терапиано доказывает, что в поэзии важно не только «как», но и «что». Особняком стоит интересная статья А. Крайнего «Да — нет». Автор стремится обнаружить «неестественность» и опасность того оригинального взгляда на смерть, который высказал Н.М. Бахтин в статье своей «Похвала смерти» («Звено», № 198).

В той же книжке, кроме стихов Георгия Иванова, Глеба Струве и Всеволода Фохта, помещены еще три небольших рассказа: «Сухая солома» Ирины Одоевцевой, «Первая ягода» Ник. Рощина и «Зыгмусь» Галины Кузнецовой. С дарованием Ирины Одоевцевой читатели «Звена» знакомы. У этой молодой писательницы есть индивидуальность, есть темперамент и есть какая-то особенная, очень прямая легкость — скорее галльского, чем русского оттенка. На первых порах эта легкость способна вызвать впечатление, будто Одоевцева скользит по поверхности, но затем убеждаешься, что в лабиринте человеческой — и в особенности женской — психики она разбирается с большой уверенностью; образы современной молодой девушки, ею созданные, полны той правдивости, которая свидетельствует о подлинно-художественной зоркости. Построение ее рассказов иногда озадачивает, хотя небрежность здесь у нее едва ли бессознательная. Нужно, впрочем, сказать, что рассказ «Сухая солома» этого упрека не заслуживает. Он очень ладно скроен.

Рассказы Николая Рощина все чаще появляются в разных современных изданиях. «Первая ягода» — несомненно, один из лучших. В нем меньше расплывчатости, чем обыкновенно. Сила Рощина — в доброкачественности языкового материала, которым он распоряжается. Это свое преимущество автор сознает — и несколько злоупотребляет им, в ущерб динамике повествования, забывая, что в рассказе — надо прежде всего рассказывать.

Галина Кузнецова — еще дебютантка в беллетристике, и преждевременно судить об ее опытах. Отрадно констатировать, во всяком случае, что она не хочет ничем казаться и стремится быть только собою. Это — одно из условий честного успеха.