Ходасевич В. Книги и люди. «Русские записки», апрель-июль [№ 4–7] // Возрождение. 1938. 22 июля. № 4141.

Владислав Ходасевич

Книги и люди

«Русские записки», апрель–июль

«Современные записки» (не «Русские» — подчеркиваю для рассеянного читателя) возникли в ту пору, когда стало, наконец, ясно, что эмиграция — не мимолетный эпизод, это он грозит затянуться надолго, и когда начали сознавать, что она может и должна иметь не только политический, но и культурный смысл. К сожалению, эта идея, хоть о ней было много писано и говорено, никогда не получила достаточного развития, не заняла того места, которое ей должно бы принадлежать. Как бы то ни было, она все же возникла, и в ее свете получил существенное значение вопрос о продолжении русской литературы в условиях рассеяния. Однако литературные силы, имеющиеся в зарубежье, сами еще находились в рассеянии, так сказать, сугубом, представляя собою как бы диаспору в диаспоре. Первым делом надо было их собрать, объединить, создать техническую обстановку, в которой они могли бы действовать. Такую задачу взяла на себя редакция «Современных записок» — и выполнила ее прекрасно. С тех пор, в течение восемнадцати лет, на своих страницах она объединяла и объединяет писателей самых различных возрастов, политических взглядов и литературных направлений. Конечно, при столь широком диапазоне, да еще при том обстоятельстве, что она состоит из политических, а не литературных деятелей, «Современные записки» не могли избежать промахов. Однако их число было незначительно, и слабые вещи, напечатанные в журнале, тонули среди материала во всяком случае доброкачественного. Больше того: можно сказать с уверенностью, что в «Современных записках» не только нашли приют едва ли не все сколько-нибудь выдающиеся писатели эмиграции, но и буквально все лучшие произведения, созданные в зарубежье, хотя бы в отрывках прошли чрез страницы этого журнала.

Уже самое происхождение «Современных записок» заранее накладывало на них несколько академический оттенок, которого они и не старались ни скрыть, ни избегнуть. Поэтому естественно, что по мере развития эмигрантской словесности и по мере появления в ней молодых сил, периодически возникала и возникает надобность в других изданиях, которые предоставили бы своим сотрудникам больше простора и в литературном, и в чисто техническом смысле. Уже с 1927 года один за другим стали появляться журналы и сборники, отмеченные духом новых исканий и некоторой партийности, порой — кружковщины. Таковы — «Новый дом», «Новый корабль», «Числа», «Встречи», «Круг». За исключением «Круга», еще существующего, они один за другим и умирали, отчасти от материальной бедности, а больше — по той причине, что у них не хватало сил действительно образовать и поддержать новое литературное течение. Свидетельством их внутренней слабости было то, что лучшее из написанного самими «отступниками» продолжало появляться не в их собственных журналах, а все в тех же «Современных записках», сумевших мужественно отстоять свое положение как бы постоянной литературной выставки. Тем не менее, все эти попытки, несмотря на то, что кончались крахом, были следствием и выражением неких литературных движений или брожений, в чем и заключалось их внутреннее оправдание. Поэтому если бы какой-нибудь писательской группе удалось выработать определенную программу и ради нее образовать свой журнал, — этот журнал надо было бы приветствовать, даже независимо от того, разделяем мы его программу или нет: самый факт существования такого журнала свидетельствовал бы о появлении в нашей литературе как раз того, чего ей слишком недостает: стремления к новизне и дифференциации.

Другое дело — создание журнала, в литературном отношении столь же беспартийного, как «Современные записки». С идейной стороны он просто не нужен, ибо его идея уже осуществлена «Современными записками». Поэтому невозможно было не испытать крайнего удивления, когда, года полтора тому назад, редакция «Современных записок» решила, так сказать, вздвоить ряды и дублировать собственный журнал, одновременно выпуская «Русские записки». Рецензируя книжку нового журнала, я нарочно не касался этой парадоксальной стороны дела, потому что во мне все еще жила слабая надежда когда-нибудь понять, в чем смысл и какова надобность такого дубляжа. Но прежде чем мое недоумение разъяснилось, природа взяла свои права, и вступил в действие извечный литературный закон: ненужное нежизнеспособно. «Русские записки», правда, не умерли, не прекратились, но их редактирование перешло в руки П.Н. Милюкова.

Под новой редакцией вышло уже четыре книги. В первой из них редактор обстоятельно указал, каково будет политическое направление журнала, о литературе же просто сообщил, что ей будет отведена половина места и что он намерен печатать как заслуженных, так и незаслуженных авторов. Литературная беспрограммность «Русских записок» естественна, потому что П.Н. Милюков — политический, а не литературный деятель, политика ему нужнее и доступнее, нежели литература. Объективным показателем того, как далеко стоят «Русские записки» от жизни русской художественной литературы, может служить их отдел рецензий, в котором из двадцати шести прорецензированных за все время книг — девятнадцать иностранных, а из семи русских только две принадлежат к художественной литературе.

«Русские записки» и при новой редакции оказываются беспрограммным предприятием, которому ничего не остается, как без надобности дублировать «Современные записки». Такое положение тотчас дает себя чувствовать. Оригинал всегда лучше и живее списка. Рядом с «Современными записками» «Русские» кажутся бледными и казенными. Черпая материал из общего резервуара, «Русские записки» фатально зачерпывают худшее. Исключительно слаб отдел стихотворный, в котором, кроме «Анны» А. Ладинского, все серо и скучно, а стихи Т. Ратгауз, И. Гребенщикова и К. Франкфурта почти ниже критики.

В беллетристическом отделе как раз «заслуженные» писатели представлены своими наименее удачными вещами. Не будем их касаться. Исключение составляет «Пуншевая водка» М.А. Алданова, вернувшегося к историческому жанру, который всегда ему удается. Новую его повесть читатель прочтет с удовольствием, тем более что уже отмеченная критикой любезность автора по отношению к читателю на сей раз доведена до совершенства. Узнав на первой странице, что курьер Михайлов едет в Пелым освобождать ссыльного, читатель с удовольствием угадывает, что дело идет о Минихе. В кабачке на петергофской дороге читатель узнает исторический Красный кабачок, а встретив в нем несколько красавцев-офицеров огромного роста, приходящихся друг другу родными братьями, — тотчас узнает Орловых, хотя они еще и не названы по фамилии. И хотя на следующих страницах о них больше нет упоминаний, читатель уже предвкушает удовольствие встретиться с ними во второй, еще ненапечатанной части, когда речь зайдет о перевороте 1762 г. Н.Ф. Балиев, создатель «Летучей мыши», великий знаток публики, неоднократно мне говорил, что ничем ее нельзя так подкупить, как загадками, которые она легко отгадывает.

«Событие» В. Сирина, конечно, художественно повысило и украсило репертуар Русского театра, в котором пьеса шла минувшей зимой, но с литературной стороны она не принадлежит к лучшим вещам этого автора. Его исключительное дарование блещет и в «Событии», но мне кажется, что Сирину не удалось найти равновесие между очень мрачным смыслом пьесы и ее подчеркнуто комедийным стилем. Моя любовь к Сирину, столько раз засвидетельствованная, дает мне право быть к нему очень требовательным. Поэтому укажу и на архитектурный недостаток «События», в котором кульминация приурочена к концу второго действия, а третье, заключительное, совершенно лишено движения и до тех пор тянется в разговорах, пока автор получает, наконец, возможность вывести на сцену Мешаева 2-го, своего deus ex machina, который и разрубает все узлы единым ударом. Прибавлю еще, что ни в театре, ни в чтении я не понял, чем мотивирована рифмованная речь Вагабундовой.

Мне не раз уже приходилось указывать, что в рассказах Г. Газданова мастерское письмо облекает слабый замысел, банальную фабулу и шаткую архитектуру. На сей раз он попытался избегнуть опасности, прямо идя ей навстречу. В его «Бомбее» фабулы вовсе нет — бесфабульные рассказы Чехова рядом с «Бомбеем» могут показаться чуть ли не авантюрными. Построение сведено к отсутствию всякого построения — дан просто рассказ о том, как герой живет в Париже, едет в Бомбей и уезжает оттуда. Попутно он встречает разных других людей, не играющих роли ни в его судьбе, ни в судьбе друг друга. Несомненно, попытка Газданова использовать, так сказать, противный ветер, превратив свой органический недостаток в литературный прием, находчива и остроумна. Однако в конце концов она ни к чему не приходит. Остается все то же: чудесно написанный рассказ о том, чего не стоило рассказывать. У Чехова фабула заменена, лучше сказать — вытеснена очень напряженным внутренним лиризмом, составляющим суть вещи. У Газданова этого лиризма нет — и следовательно нет никакой сути.

«Иаков» В. Костецкого — его литературный дебют, к которому следует отнестись сочувственно. У начинающего автора есть дарование, есть приятная и к тому же собственная манера, есть изобретательность. К сожалению, все эти достоинства по-настоящему видны только тем, кто, как я, имел случай ознакомиться с повестью в рукописи. В «Русских записках» она исковеркана неумелыми редакционными сокращениями.

В мемуарном отделе «Русских записок» надо отметить воспоминания Б.К. Зайцева об Андрее Белом. Они не изобилуют новыми данными, но написаны проницательно и тепло. В своих посмертных записках обо всех нас Андрей Белый подверг нашу любовь к нему жестокому и трудному испытанию. С радостью вижу, что Б.К. Зайцев, как, впрочем, и следовало ожидать, этому испытанию не поддался, что мучительный образ Белого сохранил в его памяти те черты, которым нельзя было не удивляться и за которые нельзя было его не любить.

«Повесть об отце» Вадима Андреева несколько шире заглавия. Она разрастается в автобиографию, в которой Леонид Андреев лишь занимает одно из центральных мест. Тем не менее, автору, знавшему отца только в детстве и отрочестве, удалось показать покойного писателя с новой стороны и так интересно, как, может быть, это не удавалось никому из авторов многочисленных воспоминаний об Андрееве. Мне приходилось довольно сурово отзываться о стихах Вадима Андреева. Поэтому я с особым удовольствием подчеркиваю достоинства его мемуарной прозы. Она написана очень занимательно, но сдержанно, с умною простотой, с изящною тонкостью линий, проведенных умелой рукой, — короче говоря — написана превосходно. «Повесть об отце» — лучшее из всего, что напечатано в «Русских записках».