Философов Д.В. Воскресные беседы: Незабудка и линолеум // Молва. 1934. 6 января. № 5 (525). С. 2. [«Встречи» № 1]

Д.В. Философов

Воскресные беседы

Незабудка и линолеум

В Париже опять литературное событие. Вышел первый номер нового литературного ежемесячника «Встречи», под редакцией Г.В. Адамовича и М.Л. Кантора.

Несколько лет тому назад, в Париже же, выходили интересные сборники на французском языке под тем же названием. Эти сборники были посвящены «встречам» представителей двух разных миров: Франции и России. Русские и французские интеллигенты беседовали на ту же тему. Один раз — о Достоевском, другой раз — о Пеги, третий — о Прусте и т.д. Со стороны французской редактором сборников был г. Максанс, со стороны русской — г. Фохт. Встречи эти были порою очень поучительны, а название сборников имело совершенно определенный смысл: сознательные встречи людей, в обыденных условиях не встречающихся.

Что знаменует собою название нового журнала? Какие встречи он имеет в виду, не совсем ясно, по крайней мере, мне, провинциальному жителю. Кто с кем встречается. Встречи ведь бывают разные.

— Знаете, душенька, вхожу я в метро на станции Сэвр, и кого же вижу? Ивана Иваныча. Помните, мы вместе жили, в том же пансионе на улице Руайе Коллар? Постарел. Жена хворает. Обещал зайти…

Такая встреча в житейском смысле может быть очень любопытной, но никакого «идеологического значения не имеет.

Как бы внимательно ни читать первый номер нового журнала, не поймешь, почему люди встретились и для чего.

Скажу сразу: литературный отдел первого номера составлен очень прилично и уровень его высокий. Интересные вещи Газданова, Довида Кнута, блестящая статья Мережковского, которую мы собираемся «украсть» у «Встреч» и перепечатать у себя, стихи Марины Цветаевой, Георгия Иванова и Николая Оцупа. Стихи Цветаевой — хороши, остальные — «так себе». Во всяком случае, имена, все говорящие сами за себя. Редакция хотела показать, что она поощряет молодежь (Газданов и Довид Кнут), но, с другой стороны — осторожна: никаких Шаршунов и Поплавских.

Но с кем же и где эти писатели встретились?

Никаких руководящих указаний на эту тему журнал не дает. Ясно, однако, что встретились они с милюковщиной. Как при Художественном театре в Москве была устроена «Студия», в некотором роде — «чистилище» для перехода в «хорошее общество» театра «для взрослых», так и «Встречи» являются чистилищем перед вхождением в рай милюковщины. Газданова немножко подсушат, Довида Кнута подмаринуют и, глядишь, лет через пять-шесть они будут печататься в «Последних новостях» не реже Даманской.

Этим объясняется, что во «Встречах» помещена высоко политическая статья г-на Бенедиктова «Война или мир?», статья, которая могла бы с таким же успехом быть напечатана в «Последних новостях».

Все это я говорю без всякого задора, а, так сказать, с социологической точки зрения. Милюков и милюковщина понятия отнюдь не только русские. Это понятие — всемирное и, можно даже сказать, вечное. Скольким французским Милюковым воздвигнуто памятников в Париже! Помню я один такой памятник около Мадлены, против знаменитого некогда ресторана Дюран. Стоял мужчина в сюртуке с мраморными баками, на довольно высоком цоколе. Сначала исчез знаменитый и очень аристократический ресторан. На его месте воздвигли какой-то многоэтажный магазин, а недавно я прочел, что убрали и памятник французского Милюкова. После войны памятников уничтожили много. Еще больше воздвигли новых. Но это все была чистая политика. Французского же Милюкова не разрушили, а просто убрали в сарай, потому что стало тесно и нужно было очистить место для автомобилей. И никто даже не пикнул: до такой степени все забыли, чем собственно был замечателен этот дядя в мраморном сюртуке, с мраморными пуговицами и мраморными баками. Имя таким дядям — легион, потому что милюковщина есть явление социологическое.

Конечно, каждое поколение имеет своих Милюковых. Бальзак во многих своих романах указывает на изобретение асфальта, как на большое завоевание культуры. Но после асфальта появилась клеенка, потом — эмалированная посуда, наконец — линолеум. Между асфальтом и линолеумом дистанция огромного размера. Но по существу между ними большое сходство: они непроницаемы. Разве может на асфальте или на линолеуме вырасти какая-нибудь травинка или незабудка? А на самой паршивой мостовой губернского города времен Чичикова все-таки между булыжниками, глядишь, и прорывалась какая-то незаконная, но живая травинка.

Милюковщина тем и замечательна, что на ней ничего произрасти не может. Она не органична. В ней нет никаких ферментов, ни вредных, ни благодетельных. В хозяйстве, особенно хозяйстве скромном, милюковщина — предмет очень полезный. Но никакого чуда на милюковском линолеуме произойти не может. Христианский мир покоится на одном великом чуде — Рождестве Христовом. Но можете ли вы себе представить эти скромные ясли на «скотном дворе», в соединении с линолеумом и эмалированной посудой.

Статья г. Бенедиктова сама по себе совершенно ничтожна, но чрезвычайно типична — сплошной линолеум.

Что вы скажете, например, о таком гениальном афоризме:

«История должна, конечно, служить настольной книгой для политиков и дипломатов, но из этого отнюдь не следует, что на основании исторических аналогий можно делать безошибочные политические прогнозы».

Или, например, такая эмалированная кружка:

«О влиянии, которое новые завоевания техники, главным образом, развитие авиации могут оказать на политическую ориентацию держав, свидетельствует пример Англии».

Так называет г. Бенедиктов свои глубокие мысли, позаимствованные у чеховского Рениксы: Волга впадает в Каспийское море…

Несомненно, что Бенедиктов дождется своего памятника и что этот памятник будет со временем убран в сарай, вовсе не из-за народного гнева или перемены режима, а потому, что на его место надо будет поставить нового Милюкова.

И если говорить о встречах в новом журнале, то надо говорить о встрече незабудок Газданова и Довида Кнута с линолеумом милюковщины.

2.

Такое странное сочетание произошло, конечно, не по злой воле руководителей журнала. На нет и суда нет. И я очень далек от мысли винить в чем-нибудь г. Адамовича. Он дает все, что может. Из этого, однако, не следует, что читателям нового журнала надлежит проявлять особую радость. Дело в том, что сейчас русская эмиграция нуждается во «властителе дум» более чем когда-либо. Такой нео-Белинский необходим до зарезу.

Что сейчас происходит у нас на глазах?

Происходит очень сложный процесс. Но если его сущность изложить в сокращенном виде, то можно сказать, что создается новая философия истории.

Что такое марксизм, как не философия истории? Ведь это именно Маркс нашел в экономике ключ для понимания исторического процесса. Это именно он признал все культурные и духовные ценности лишь «надстройкой» над хозяйственным процессом. Это именно он признал культурные завоевания завоеванием господствующего класса. Это именно он провозгласил, что сознание от бытия, а не бытие от сознания.

Большевики признали его теорию абсолютной правдой и начали воплощать ее в жизнь. Марксистская философия истории должна была восторжествовать в России. Но как только большевизм достиг своего апогея, началась реакция. Пусть итальянский фашизм и германский национал-социализм — не малина. Однако все значение их в том и состоит, что в обеих странах началась беспощадная борьба с марксизмом, начала создаваться, может быть, «по-мужицки — по-дурацки», новая философия истории. И здесь правда фашизма и гитлеризма. Во всяком случае, здесь налицо некое очень значительное предуказание. В жестокой, тяжелой борьбе, в крови и грязи люди борются с засилием марксизма как миросозерцания и отрицают экономический материализм. Над этим следует задуматься. Пройти мимо этого, самого существенного, явления послевоенного времени невозможно. Надо бесстрашно взглянуть опасности в глаза и понять, что милюковщиной с ее линолеумом опасности марксизма и фашизма не преодолеешь. Если так пойдет дальше, если судьей двух великих трагедий, трагедии России и трагедии Германии — будет один Милюков в своих разнообразных ипостасях, то очень скоро памятники всевозможных Милюковых в мраморных сюртуках будут не тихо и бескровно спрятаны в сараях, а разрушены самым насильственным образом. Их будут разрушать или фашизм, или большевизм.

Конечно, в русской зарубежной литературе имеются писатели самых разнообразных толков и ничем как будто не объединенные. Но если покопаться в молодой поросли, если любовно прислушаться к эмигрантским «подстаркам», как называют представителей второго поколения в кругах «Зеленой лампы», то можно с полной уверенностью сказать, что их объединяют два признака: 1) они предпочитают тесную свободу эмиграции широкой советской тюрьме. И 2) — им глубоко чужда милюковщина. Они предпочитают самые ужасные ухабы давнего российского бездорожья, тряску давних российских булыжников линолеуму и асфальту Милюкова. Они полны брожения. Они глубоко верят в то, что они варят «пиво новое».

Словом, они борются на два фронта. Самым пребыванием своим в изгнании они протестуют против марксизма. Однако из этого отнюдь не следует, что они мирятся с линолеумом.

Как известно, зарубежные писатели, по крайней мере в Париже, распределились по двум лагерям. Одни находятся под началом Милюкова, другие — под началом Гукасова. Но это распределение чисто внешнее. Оно вызвано житейской необходимостью. По существу же все живое в русской зарубежной литературе одинаково чуждо и Гукасову и Милюкову, этим двум Аяксам зарубежного концентрационного лагеря. И если есть сейчас у русской культурной эмиграции великая культурная задача, то она состоит в освобождении живых сил эмиграции от власти двух Аяксов, в создании воистину свободного духовного центра, в подготовке нового водительства.

Задача, конечно, нелегкая. Но, надо, по крайней мере, сознавать, что она стоит перед нами. И в этом отрицательная сторона нового журнала, что он эту задачу замалчивает или делает вид, что ее не замечает. Покрывает незабудкой Газданова и Довида Кнута линолеум Бенедиктова.

В конце концов, поход, начатый «Молвою» в связи с проектом Литературной академии, и сводится к тому, чтобы как-нибудь освободить живые культурные силы второго и третьего поколения русской эмиграции. И когда «Встречи» воображают, что, отнесясь к этому проекту с высоты своего величия, они проявляют свою мудрость, они очень ошибаются. Они проявляют не мудрость, а величайшую бездарность. Ведь мы на своих страницах печатаем далеко не весь материал, который имеется в нашем распоряжении. Если мы продолжаем с таким упорством нашу кампанию, то только потому, что лучшие представители зарубежной литературы, наиболее живые и совестливые — на нашей стороне, чему мы имеем самые вещественные доказательства. Мы, конечно, понимали, что Адамовичи всех мастей будут против нас. Но все-таки где-то, на дне души, была надежда: а вдруг Адамович расцветет, как сельский крин. Ведь бывают чудеса на свете и камни превращаются в детей Авраамовых…

Г. Адамович предпочитает пребывать в каменном состоянии. Заживо он превратился в монумент, который французы незаметно увезли в сарай. Вольному — воля.