Шлецер Б. «Окно». Литературный сборник, кн. 3. (Изд. М. и М. Цетлин. Париж, 1924 г.). // Современные записки. 1924. Кн. ХХ. Критика и библиография. С. 432–434.

Стр. 432

Б. Шлецер

«Окно». Литературный сборник, кн. 3. (Изд. М. и М. Цетлин. Париж, 1924 г.).

Третья книжка сборника «Окно» могла бы, пожалуй, служить иллюстрацией к статье Антона Крайнего, помещенной в XVIII номере «Современных записок».

Странное явление! Несомненно, русская литература в лице лучших представителей старшего поколения вся почти эмигрировала. В России из этого довоенного поколения остался, кажется, лишь Сергеев-Ценский. Но вот всякая попытка объединения писателей-эмигрантов и создания литературных сборников заканчивается неудачей: имеются русские писатели в Германии, во Франции, но они не работают или же работают в иной сфере, нехудожественной; если же, наконец, они и пытаются творить в области художественной, то писания их носят печать усталости и нас разочаровывают.

Наша проза больна! Конечно, явлению этому можно найти множество причин социального характера, точно так же как и тому факту, что на смену старшего поколения нет молодых: ведь приходится признать, нисколько даже не разделяя отвращения и презрения Антона Крайнего к послереволюционной писательской молодежи, что среди нее (насколько издали можно судить) нет сильных талантов и оригинальных умов. Но социальные причины возможно подобрать ко всякому явлению и констатирование их нисколько не успокаивает нашего недоумения. Тем более что русская поэзия по сравнению с прозой оказывается, при наличии ведь тех же причин, в каком-то привилегированном положении...

Из всего сборника приходится вновь выделить рассказ Бунина «В ночном море». Бунин среди писателей-эмигрантов — исключение и живое доказательство того, что действие общих причин варьирует в зависимости от личности и от реакций ее: почему Бунин не «поддался» там, где поддались и ослабели другие (имен называть не буду)? Я допускаю, что можно не любить искусство Бунина: но факт знаменательный в том, что этот писатель, столь остро и глубоко переживший русскую катастрофу, реагирующей на нее в своих статьях столь страстно (по существу реакцию эту оценивать здесь не буду), все же продолжает творить, и создания его, конечно, весьма различные по ценности, более или менее удачные, всегда отмечены печатью бунинского искусства, всегда удерживаются в пределах специфического бунинского жизневосприятия, не выпадают никогда из рамок его своеобразной формы. Был и есть бунинский мир, многообразный и сложный, и он продолжает на наших глазах неуклонно строиться и развертываться. От срыва спасает этого писателя, вероятно, не только талант его, но и техника, строгий вкус, особый, редкий такт.

«В ночном море» — несколько схематичен, по-моему:

Стр. 433

«идейный» костяк рассказа выступает слишком явственно. Тема рассказа — омертвение человеческой души — развивается в беседе двух случайно столкнувшихся на пароходе пассажиров: они были когда-то, лет двадцать тому назад, соперниками; один отнял у другого жену. Встретившись, они вспоминают прошлое; женщина, которую они оба любили, — умерла. Потухли все чувства: любовь, и ненависть, и ревность, и жалость... Полное окостенение: «идиотическое бесчувствие», как выражается один из собеседников, знаменитый врач, смертельно больной, знающий, что ему осталось всего лишь несколько месяцев жизни.

«Ну и что же вы чувствуете ко мне теперь? — спросил господин с прямыми плечами. — Злобу, отвращение, жажду мести? — Представьте себе: ровно ничего... Ужас. Да ведь вы это хорошо знаете и сами, то есть то, что я ничего не чувствую. Иначе бы не спросили. — Вы правы. Знаю. И это тоже очень страшно. — А нам все-таки не страшно... — Говорят: прошлое, прошлое! А все вздор. Никакого прошлого у людей, строго говоря, нет. Так только, слабый отзвук какой-то всего того, чем жил когда-то».

Действие на читателя обычной бунинской строгости, сдержанности, почти скупости ослабляется здесь рассудительностью: рассказ развертывается, словно геометрическая теорема, и сами персонажи до конца изъясняют себя.

Но между этими страницами и последующими проходит резкая грань: там — область искусства, тут — Шмелев. «Солнце мертвых» — вовсе не преображенный сырой психологический и бытовой материал. Конечно, к подобному произведению нельзя подходить с эстетическими мерилами: реальное страдание, реальный ужас, стоны и рыдания художественной оценке не подлежат, и то тягостное до боли ощущение, которое вызывает «Солнце мертвых» (отдельные страницы, отдельные фразы порою очень хороши: напряженны и сконцентрированы), аналогично тому, которое вызвало бы непосредственное зрелище или переживание описываемых Шмелевым ужасов. Но в конце концов боль эта притупляется, уступая место нетерпению и скуке.

«Предел» г-жи Тэффи — совсем «под Достоевского». Прелести и значения подобных литературных упражнений я, признаюсь, совершенно не понимаю.

Чрезвычайно интересны воспоминания З. Гиппиус о В. В. Розанове «Задумчивый странник». В них особенно ярко выступает, впрочем, не столько образ самого Розанова, сколько та среда — сейчас нам столь чуждая, — в которой возникли религиозно-философские собрания и журнал «Новый путь».

Много ценного и нового материала в статье М. Л. Гофмана:

Стр. 434

«Неизданные рукописи Пушкина» с тремя снимками с пушкинских рукописей.

Богат и разнообразен стихотворный отдел: Амари, Бальмонт, Бунин, Струве, Map. Цветаева.

Б. Шлецер.