Познер С. Писатель, критик и читатель (кой-какие итоги) // Последние новости. 1924. 10 февраля. № 1166. С. 2. [По поводу статьи З.Н. Гиппиус «Полет в Европу» (СЗ № 18)]

С. Познер

Писатель, критик и читатель (кой-какие итоги)

Обмен мнений, последовавший на столбцах нашей газеты вслед за появлением в последней книжке «Современных записок» статьи Антона Крайнего «Полет в Европу», завершился, и уместным представляется подвести кой-какие итоги.

Защищаясь от обвинений П.М. и Сем. Юшкевича, Антон Крайний заявляет, что он и не думал в своей статье касаться политической физиономии писателей, что он разбирал их произведения «только (курсив автора) с эстетической точки зрения», «зарисовывал художественный облик» их. Доводы, приведенные им, были малоубедительны, и редакция «Последних новостей» не без основания отмечала в заключительной заметке к напечатанным документам, что пункт о контрабандном провозе политики остался не опровергнутым.

В критическом отзыве П.М. и в статье-отповеди Сем. Юшкевича шла речь об абзацах статьи Антона Крайнего, посвященных М. Горькому и молодым русским литераторам, живущим в советской России. Не менее характерно и показательно для насыщенности политикой «литературно-критического» этюда Антона Крайнего то, что он пишет об Арцыбашеве. Об авторе «Санина» он отзывается восторженно. «С какой силой, с каким блеском заговорил он после пятилетнего молчания, гласят эти панегирические строки. Каждая критическая статья его — воистину “художественное” произведение». Арцыбашев, уверяет нас Антон Крайний, «как-то весь талантлив, сам; не художник-беллетрист, а и художник-человек».

Почему сей шум, звон во все колокола и триумфальная арка вчерашнему проповеднику кровосмешения? — вправе спросить изумленный читатель. И. Шмелева Антон Крайний полупокровительственно хлопает по плечу, о Б. Зайцеве отзывается холодно, А. Ремизова лишь называет мимоходом, а вот Арцыбашева возносит необычайно. Насколько известно, сей романист и драматург жил в советской России тихо и смирно, никаких революций ни в литературе, ни в жизни не учинял, Бога и властей предержащих не гневил. Выехав за границу, свойственных ему сногсшибательных по пикантности сюжетов и слабой обоснованности проповедуемых теорий романов, повестей и пьес не выпускал. Антон Крайний говорит о «критических» статьях, написанных недавно Арцыбашевым. Действительно, статьи такие за его подписью были помещены в русской газете, выходящей в Варшаве. Но если читатель, положившись на обозначение их Антоном Крайним, подумает, что автор «Санина» писал в них о литературных явлениях наших дней, он жестоко ошибется. Фельетоны Арцыбашева действительно «критические», но «критика» их вся целиком посвящена революции, ныне изживаемой Россией. «Опусы» Арцыбашева насквозь политические, и наполняющий их дух столь «густой», — что Д.В. Философов, редактор газеты, открывшей для них свои столбцы, счел нужным сопроводить их двумя статьями с явной для читателя целью отмежеваться от не в меру рьяного «критика» и указать ему на шаткость его разглагольствований.

Антону Крайнему этот истошный вопль политически невежественного неврастеника понравился, и, хотя от этих статей до художественной литературы тридцать дней скачи — не доскачешь, он пропел им дифирамб в своем литературно-критическом очерке. Как это случилось, понять нетрудно. Политические темы влекут Антона Крайнего к себе. Он негодует на кого-то, кто, как мы узнаем от него, издал запрет писателям-художникам касаться этих тем. «Художникам не полагается писать статей, иронизирует он в своей статье. По нынешним временам всякая статья — политика (и правда, никак не увернешься, раз заговоришь просто по-человечески). Беллетристу же у нас в данную минуту дозволяется знать свою беллетристику, а дальше ни ногой». И в другом месте: «У нас “художество” сейчас загнано в рамку “беллетристики”, иного места ему не полагается. Это печальная действительность, но это, конечно, пройдет».

Никакого запрета писателям-художникам и литературным критикам заниматься политической публицистикой, как то можно подумать на основании приведенных цитат из статьи Антона Крайнего, нет. Да и какая инстанция могла бы издать его? Если Антон Крайний имел в виду большевиков, то ведь задача пролеткульта была как раз обратная: убить искусство как таковое, сделав из него прислужницу компартии. Но все же в некоторой доле Антон Крайний прав: известное нерасположение к публицистическим произведениям писателей-художников и литературных критиков в современной России и особливо среди нашей эмиграции существует. Эта черта общественной психологии подмечена верно. Именно «в данную минуту». Когда в дореволюционное время Короленко выступал со статьей о «бытовом явлении», отзывался на процесс мултанских вотяков, подымал голос на защиту выпоротых Филоновым полтавских мужиков или посылал из Киева корреспонденции о деле Бейлиса, это не только не вызывало ничьих протестов, а, напротив того, давало моральное удовлетворение очень многим.

Чем же объясняется отмечаемое Антоном Крайним недовольство современников политическими выступлениями беллетристов и критиков? Где его корни? И на чьей стороне правда: негодующего ли по сему поводу критика или читателей, декретирующих нигде неопубликованный, но ощущаемый им запрет?

За годы революции многое изменилось — среди прочего и мы сами, в том числе и писатели-беллетристы и литературные критики. Распространяться об этом не приходится, но факт налицо: раньше были в сих, теперь состоят в оных. Уравновешенность былых дней, столь свойственная и необходимая авторам художественных произведений, утеряна. Художественного претворения пережитой грозы мы до сих пор в нашей литературе не имеем. Это отмечает и Антон Крайний, и такое воздержание наших писателей от разработки современных тем считает правильным: слишком близко прошла буря, не отстоялось еще впечатление, произведенное ею. Образы, созданные писателем второпях, будут бледны, непропорциональны изображаемой действительности, противохудожественны. Но мышление образами — главная характерная особенность беллетриста-художника, в этом его отличие от публициста, они владеют им, как только он придвигает к себе стопки бумаги и берет перо в руку. Он — интуитивист, а не аналитик по своей природе. Почему же, употребляя термин Антона Крайнего, «вместно» писателю «в данную минуту» отдаваться политическим темам? Разве он освобождается от свойственных ему как писателю особенностей, когда пишет о «безумии революции» или прелестях царизма?

Читатель, предосудительно относящийся к публицистическим выступлениям своих любимых писателей, не всегда исходит из указанных соображений. Ему просто приятнее было бы найти в газете новый рассказ И. Бунина, чем, как то бывало два года тому назад, статью того же талантливого художника о русской смуте. Его бы обрадовало появление 3-го тома автобиографии М. Горького и мало радостных минут доставила брошюра автора «Детства» «О русском крестьянине». Ему отрадно вспоминать появившееся в первые дни войны стихотворение З. Гиппиус:

Поэты, не пишите слишком рано,

Победа еще в руке Господней,

но внушает жуть и отвращение рифмованная публицистика того же поэта:

Веревку уготовав,

Повесим их в молчании.

И ведь читатель прав в своих настроениях. Писательская публицистика — крайне-правая и крайне-левая, будь то восхваление «Ильича» или славословия причинившего столько непоправимых бед царизма, безразлично, — принесла ему немало горьких разочарований. Он с интересом приступает к чтению статьи, раз под ней значится подпись известного писателя, а по прочтении с горечью убеждается, что опять его пытались затащить в тот или иной участок.

То же самое, а, может быть, и горше, когда литературная критика — явно или тайно — служит лишь прикрытием для политической публицистики. Правда, последняя всегда играла видную роль в истории нашей критики. Но тому были свои причины, ныне отпавшие (запрет касаться открыто политических тем), да и требования критике ставились иные, чем теперь. В Европе, где, по правильному замечанию Антона Крайнего, нашим писателям есть много чему поучиться, и раньше бывало иначе. Гордость французской критической литературы Сент-Бев был теоретиком романтической школы, т.е. того литературного направления, среди сторонников коего было немало политически левых и правых писателей. Руководитель архиумеренной «Ревю де Дэ Монд» Брюнетьер всегда бранил Бодлера, независимо от того, придерживался ли тот в данный момент реакционных политических воззрений или передовых. Полвека тому назад Виктора Гюго, а в наши дни Анатоля Франса одинаково хвалят французские критики, как правого лагеря, так и левого.

И действительно, когда берешь с книжной полки томик Тютчева, разве думаешь о том, что творец этих поэтических перлов был ретроград, типичный охранитель. Перечитывая в тысячу первый раз Алексея Толстого, забываешь о том, что поэт непочтительно отзывался о радикальной молодежи 60-х и 70-х годов. И ведь от того, что Рылеев, поэт-декабрист, принес свою жизнь на алтарь русской свободы, никто не возвел его в Пантеон русской поэзии.

Политические воззрения прозаика и поэта, их частная жизнь, пороки или добродетели должны оставаться вне поля зрения при художественной оценке их произведений (другое дело — в исторических изысканиях об их творчестве, тут этот строй вопросов — полезный наводящий материал). Критика и политическая публицистика — две несоприкасающиеся плоскости. Великий Бэкон (по мнению некоторых исследователей, он же — Шекспир) был взяточником и предателем по отношению к своим друзьям. Франсуа Виллон — разбойником с большой дороги. Марлоу вращался среди подонков общества. Руссо подбрасывал своих детей у ворот воспитательного дома. Бенжамен Констан, творец первого психологического романа, неисправимый картежник. Верлен сидел в тюрьмах и пил горькую. Рембрандт — бродяжил много лет. Андре Шенье сложил голову на плахе, воспевая свободу, а Шатобриан был пэром королевской Франции. Разве все эти обстоятельства играют роль в оценке названных писателей Божьей милостью?

Этого, например, не понимают коммунистические критики. Для них мерило художественных достоинств произведения — очень простое: «с нами» автор его, значит — талант, гений; против нас — бездарность. А вот критик сборника «На посту» (цитирую по той же книжке «Современных записок», где помещена статья В. Руднева, коим заслонился, защищаясь в вопросе о М. Горьком Антон Крайний) пишет о том же хулимом за изъятие «всяческих» ценностей писатель: «Максим Горький — бывший главсокол, ныне центроуж. Ни в тех, ни в сех. Революция для него драка больших зверей и писать о ней не следует. Хорошо пел «песнь о соколе», только плохо сел, прямо сказать в серое болото-трясину. Записался в партию ужей, желудок у него испорчен, зубы выпадают, нервы издерганы». Иван Бунин — эмигрантский погромный писатель, а отзыв о З. Гиппиус непристойно воспроизводить. Так далеко заводит подход к литературе с политической точки зрения.

Когда при жизни Гоголя «дама просто приятная» интересовалась, блондин или брюнет автор «Юрия Милославского», это вызывало снисходительную улыбку… Если в наши дни «дама приятная во всех отношениях» восклицает: «Не говорите мне о писателях в советской России, они — все большевики!» — это навевает грусть. Время уже отрешиться от привнесения политических симпатий и антипатий в оценку писателей: литературная критика имеет свой объект и свои методы.

Это, конечно, не значит, что литературный критик не вправе посвящать свой досуг писаниям на чисто-политические темы. Но в таком случае сие надлежит делать открыто, не прячась ни в каких «эстетических» окопах.