С.Р. Минцлов. За мертвыми душами (Продолжение)

Минцлов С.Р. За мертвыми душами (Продолжение) / С.Р. Минцлов. // Современные записки. 1921. Кн. VI. С. 50–73. – См.: 91, 166, 210, 326, 351, 381.




Стр. 50

ЗА МЕРТВЫМИ ДУШАМИ.

(Продолжение)



4.



— Да, брат!.. «Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей 

И топит в пропасти забвенья 

Народы, царства и царей!» — продекламировал мой спутник. А посему: 

«Мертвый в гробе мирно спи,

Жизнью пользуйся живущий»! 

Я молчал; я еще был в аллее Глинки. 

— Так, ведь, а?.. — Ченников слегка хлопнул меня по коленке.

— Любопытная вещь, — ответил я, — в библиотеке Глинки отсутствовали французские книги; были почти сплошь все русские!

— Путное что-нибудь осталось?

— И даже порядочно. Я отобрал лишь квинтэссенцию. 

— Что ж ты не сказал мне? — вскинулся Ченников, — все бы и забрали дочиста! Даром ведь отдавали!

Я отмахнулся.

— Полно! И так очень неприятно и неудобно вышло!.. Ченников неодобрительно посмотрел на меня. 

— Ты вот, что, друже, — назидательно произнес он, — коли взялся дело делать, так душевную меланхолию свою оставь! Грабь и тащи все, что ни увидишь — все равно собаке под хвост пойдет! Книги пыль разводят, места они много зря за-



Стр. 51



нимают, но и в печку их попросту запихать как-то неудобно, и вдруг является благодетель — твоя милость! Какие же тут могут быть церемонии?! А во-вторых — чем ты рискуешь? На тебя — извини за правду — все равно везде будут смотреть как на юродивого, ну какой нормальный человек поедет за сто верст киселя хлебать — за старыми книгами? Ведь это же мертвые души, ты — Чичиков.

Меньше чем через час тройка принесла нас на постоялый двор в большое село. Там произошла пересадка.

Ченников, везде распоряжавшийся, как полицеймейстер на пожаре, вытребовал к себе некоего Мирона — рябого и невзрачного белобрысого мужичонку, занимавшегося извозом, и сам договорился с ним о дальнейшем моем путешествии, причем подробнейшим образом перечислил все имения, куда тот должен был меня завезти, и на какую станцию железной дороги затем доставить.

Торг окончился к общему удовольствию, и Мирон побежал запрягать.

Я поручил свои книги приятелю, поблагодарил его за хлопоты, и мы распростились.

— Смотри же, будем ждать тебя! — сказал, садясь в коляску, Ченников, — если не зайдешь на обратном пути — клянусь, что не увидишь книг этих, как ушей своих! Помни же: грабь!! — крикнул он уже на ходу, и коляска скрылась уже за воротами; пелена пыли, как дым от паровоза, разостлалась над улицей.

Через нисколько минут на двор, звеня и бренча всеми железными частями, вкатилась запряженная парой лопоухих белых лошадок старая бричка с кожаным порыжелым и рваным сиденьем. Я уложил свои вещи, уселся, Мирон задергал вожжами, и мы среди бесновавшихся собак проехали немного по улице и свернули в проулок; кругом открылись желтые сжатые поля с темными лишаями лесов на горизонте.

Мирон повернулся вполоборота ко мне. Голубые глазки его внимательно осмотрели меня, словно взвесили, с сапогов до шляпы.



Стр. 52



— К Батенькову едете? — проговорил он, — знакомые, что ли? 

— Нет, по делу.

— Вот оно что!.. Овес, стало быть, покупать у него?.. Хорошие овсы у него стояли — во, истинный Бог! — Мирон показал рукой аршина на два от земли. — По купецкой части, стало быть, будете?

— По купецкой. А кто такой этот Батеньков? 

— Батеньков-то?

— Да.

— Барин. Барин как есть, во всей форме! — с убеждением ответил Мирон. 

— Молодой он или старый?

— Молодой. Годов двадцать два ему, опеку года два только как сняли, померши родители-то у него! — Мирон захихикал и закрутил носом. — И прокурат же! — добавил. — Как это приедет из Питера с приятелями — киятры в дому, пиры горой... Веселый! 

— Далеко до его имения?

— До Вихровки-то? Пятнадцать верстов, вот сколько! — Он глянул на солнце, стоявшее уже довольно высоко. 

— В шесть часов на месте будем.

Расчет моего возницы оказался математическим: ровно в шесть часов дня мы точно по коридору из подстриженной акации въехали на просторный двор. Справа густой стеной стоял сад; слева, описывая широкий полукруг, отходила строго вытянутая линия хозяйственных строений. Из гущи сада, из-за кустов сирени блестели стекла мезонина барского дома.

Против него между двух старых яблонь, одиноко росших на самой середине двора, бледно горели два костра; кругом них стояли четверо людей, помешивавших что-то в огне палками. Тут же находились две большие бельевые корзины, наполненные разноцветными бумагами. Завидев нас, все оставили свое дело и повернулись в нашу сторону.

— Купца привез к тебе, Петра Иваныч! — прокричал Мирон, подъезжая к кострам. — Весь овес заберем!

Бричка остановилась, я слез.



Стр. 53



— Могу я видеть г. Батенькова? — осведомился я у человека средних лет, сделавшего несколько шагов навстречу мне. Одет он был в синюю русскую рубаху, подпоясанную ремнем, в пиджаке и в высоких сапогах. По всей его фигуре сразу можно было заключить, что перед вами приказчик: весь он был настороженный, строгий и вместе с тем готовый сейчас же стать слаще акрид и меда.

— Барин в Петербурге... — слегка свысока ответил он, — чем могу служить?

В эту минуту из-за его спины взвились две книги и, растопырив листы, как крылья, шлепнулись в огонь.

— Что вы это тут делаете? — спросил я вместо ответа и поспешил к корзинам. Обе они верхом были нагружены книгами, книги же горели вместо дров и в кострах.

— Очисточку производим... — снисходительно пояснил приказчик, — дрянь всякую велел барин посжечь!

Появились еще двое людей, приволокших новую корзину с книгами.

— Ради Бога подождите, не жгите! — воскликнул я, — дайте сперва мне пересмотреть, может быть, я куплю их у вас?

— Пожалуйста... только смотреть не на что: одно лохмотье!.. А вам по какому делу желательно было видеть барина?

— По личному. Ах, как жаль, что его нет; нарочно ведь к нему приехал!

— Откуда изволили прибыть?

— Из Питера.

Строгая официальность исчезла с лица приказчика: персона превратилась в лакея. Он засуетился.

— Пожалуйте в дом-с!.. — совсем иным тоном заговорил он, — отдохните-с...

— Но ведь нет барина? — усомнился я.

— Так что же-с? Да они меня со свету сживут, ежели узнают, что я приезжего к ним не принял; пожалуйте-с!.. Бери, разиня, вещи, неси в дом!.. прынец тоже! — крикнул он на облеченного в белый передник долговязого малого, уставившегося на меня, как в столбняке. Тот очнулся, ухватил мой багаж и стремглав побежал с ним вперед. Несмотря на



Стр. 54



уговоры приказчика, собиравшегося для моего удобства отослать корзины обратно в дом, я остался у костров и пересмотрел все, приговоренное к аутодафе.

Это были, главным образом, журналы «Москвитянин», «Современник» и другие, но среди них попались мне снегиревские «Русские в своих пословицах» и «Простонародные праздники и суеверные обряды», изданные в сороковых годах.

— Обидно, что разминулись вы с барином!.. — соболезновал тем временем приказчик, — всего только третьеводни изволили они отбыть. Досадовать будут!

Неся отобранные мною книги, мы направились к дому. От двора его отделяла длинная овальная куртина, засаженная жасминами и сиренью; свежепосыпанная песком дорога огибала ее и проходила мимо подъезда. Дом был большой, темно-серый, еще александровской стройки, с обычными белыми колоннами той эпохи. 

Мне показалось, что я где-то в окрестностях Петербурга: в такой чистоте и порядке все содержалось, начиная от подстриженных шпалер из акаций и кончая массивными модными ручками входных дверей. Контраст с фирсовским имением был разительный. 

Я не мог удержаться и, остановившись перед домом, вслух похвалил порядок, в котором все содержалось. Приказчик был чрезвычайно польщен. 

— Чистота у нас первое дело-с! — ответил он, — и сами барин с утра выйдут, как стеклышко, и с других того же требуют. Нельзя иначе: Европа-с! 

Дверь подъезда стояла распахнутой, ее почтительно поддерживал долговязый малый в переднике, очевидно состоявший в лакейской должности. Плетенная из веревки серая дорожка покрывала несколько ступеней лестницы и вестибюль; мы вошли в обширную лакейскую, обставленную кругом деревянными диванами, на которых когда-то сидели и дулись в носки поколения лакеев. Она была пустынна.

Малый в переднике очутился впереди нас и распахнул, как на сцене для входа короля, среднюю дверь. Мы вошли в похожую на коридор довольно узкую комнату, всю увешанную



Стр. 55



портретами. Кое-где у стен стояли небольшие столы из карельской березы, а по бокам их попарно — такие же стулья с твердыми, как кирпичи, небесно-голубыми сиденьями и спинками.

— Патретная-с... — словно по секрету пояснил приказчик; в доме он, должно быть, по привычке, стал объясняться только вполголоса.

Со всех сторон из потускнелых золоченых рам — этих окон с того света — на меня глядели напыщенные лица рода Батеньковых. Пудреные парики и разноцветные кафтаны указывали на елизаветинскую и екатерининскую эпохи. Выпяченные груди многих украшали многочисленные ордена и звезды.

— Все в рыгалиях-с!..— благоговейно произнес мой спутник, — заслужить тоже надо было-с!.. 

А вот это папаши нашего нонешнего барина, Владимира Григорьича... — Он остановился перед портретом благодушного тучного старика, одетого в простой черный пиджак, — скончались шесть годов назад, и как необнаковенно — на антресолях библиотека существует, а в ней диван турецкий, замечательный-с — лошадь на нем поперек уложить можно! Григорий Михайлыч — это они-с, — он осторожно лбом указал на портрет, — оченно этот диван после обеда обожали. Велят завести граммофон, возьмут в руки книжку и лягут. Подержат-подержат книжку и уснут-с. А граммофон им для лучшего сну играет да играет — особый человек для заводу его состоял; ровно час должен был играть! Только однажды легли они, отыграл им граммофон все, что полагалось, стал их человек будить, ан в них уже и дыханья нет: отошли... Так все и осталось там наверху; молодой барин и к граммофону ни разу не коснулись, даже нота на нем лежит та самая, под которую Григорий Михайлыч скончались… Не узнать-с человеку назначения своего! — вздохнув, философски добавил мой спутник.

Из портретной мы попали в зал. Он был наполовину меньше глинкинского, но все же достаточно просторный. Несмотря на день, в нем было сумрачно: густая зелень кустов и деревьев почти вплотную закрывала окна и с левой и с правой стороны. Вдоль темных стен белели стулья с малиновыми, сильно выцветшими сиденьями. У противоположной стены без-



Стр. 56



молвно прижался рояль. Наши шаги и потрескиванье прекрасно натертого паркета нарушили тишину: отозвалось эхо, точно проснувшееся где-то под потолком.

Мы миновали сиреневую гостиную, наполненную мебелью еще елизаветинских дней, отразились в высоком простеночном зеркале; с улыбкой проводил нас взглядом бронзовый золоченый амур, опершийся на такие же часы, и мы оказались в небольшой, но весьма уютной комнате; вдоль двух стен ее в виде буквы Г тянулся сплошной зеленый диван. Около него лежали мои вещи.

— Диванная-с... — произнес приказчик, — все приезжие господа здесь теперь останавливаются. Угодно помыться будет? 

— Будьте добры... — ответил я. Мой спутник указал на другую дверь. 

— Там ход в столовую и в сад, ежели пройтись пожелаете. Может, скушать чего угодно? 

— Да, не отказался бы! — сознался я. Приказчик вышел, а вместо него появился тот же малый с белым полотенцем в руке, с тазом и с кувшином воды. 

— Как вас зовут?— спросил я, разоблачаясь. 

— Гамлетом-с, — ответил он. Я остановился. 

— Как?! 

— Гамлетом-с, — повторил тот, переступил с ноги на ногу, потупился и принял позу жеманной горничной. — Схож я очень с этим прынцем-с, барин и приказали так зваться! — скромно пояснил он.

Я не мог скрыть улыбки: передо мной стоял петый дуралей: нос у него был в виде кларнета, с раструбом, глазки удивительно напоминали пару подсолнечных семечек. Белобрысая голова его была густо напомажена, разделена ровным пробором и украшена такой гигантской бабочкой из волос, закрывавшей весь лоб и виски, какой я еще не видывал. 

— А Офелия у вас есть? — осведомился я. Гамлет хихикнул:

— Имеется-с... 

— Кто же такая?



Стр. 57



— Девушка-с. Глаша она, конечно, ну да барин Охфелией кличут-с!..

— Веселый барин у вас, как видно! — заметил я. Гамлет опять похихикал. 

— Веселые-с!—согласился он.

Только что я успел вымыться и одеться, вошел приказчик. 

— Сейчас самоварчик поспеет!.. — сообщил он мне, — уж извините, не ждали вас, так, кроме яичницы и цыпленка не сообразил ничего повар.

— И великолепно! — отозвался я. — А пока, до самовара, вы, может быть, покажете мне дом и библиотеку?

— С великим удовольствием-с!

Комната за комнатой мы обошли весь низ дома; он казался музеем старинной мебели, нельзя сказать, чтобы роскошной, но все же стильной и выдержанной. Преобладал ампир, но, что удивило меня, — ни безделушек, ни бронзы, ни часов, кроме виденного мною уже амура, в доме не имелось. Я высказал свою мысль приказчику.

— Полно всего этого было! — ответил он, — опекли только все в чистую. Двое опекунов ведь было, возьмите это в соображение-с...

Мы очутились перед широкой деревянной лестницей, ведшей на площадку, а оттуда делавшей обратный поворот на антресоли. Ее огораживала дубовая балюстрада.

Мы взошли наверх и, миновав какую-то почти совершенно пустую комнату, вступили в святое святых.

Первое, что мне бросилось в глаза, было действительно необыкновенных размеров сооружение с высоченною спинкой, стоявшее у противоположной стены и более походившее на разрубленный пополам Ноев ковчег, чем на диван.

Три окна, полузакрытые тяжелыми портьерами из пестрой ковровой ткани, пропускали свет на правую стену; всю ее закрывали ряды книг, расставленных на открытых полках; между окнами, у среднего простенка, умещался круглый столик с граммофоном на нем; по бокам возвышались два готических кресла, обитые, как и диван, тою же ковровой тканью. Среди книг царил хаос: местами они лежали кучами, многие были



Стр. 58



растрепаны и не переплетены. У полок стояла бельевая корзина, наполненная ими же.

— Вы это все намерены сжечь? — с ужасом спросил я приказчика, указывая на полки.

— Зачем же все-с? — ответил он, — только что без переплетов, то приказали барин изничтожить! Изволите сами видеть — срамота ведь, лавочка на толкучке, а не как в Европе-с!

— Значит, можно будет отобрать у вас кое-что из того, что без переплетов?

— Да хоть все заберите-с — для нас одно удовольствие! И эту дубину сожгем! — угрожающе добавил он, видя, что я снял с полки одну из лежавших поперек нее книг большого формата, — хоть и в переплете, а никуда не входит! Что не под ранжир, все, значит, приказали барин похерить! 

— Да сам-то он пересматривал книги? 

Приказчик даже как будто обиделся: 

— Что вы-с? До этого они, извините, не доходят-с! Они — что стеклышко всегда, а тут изволите видеть, что — разврат-с. Мне приказано: «На эти книжки, — изволили они сказать-с, — «только смотреть возможно, а читать их не мысленно-с»! А вот не угодно ли взглянуть на диван: книжечка кожаная на подушках лежит, та самая-с, что покойный барин в ручках перед сном держивали... Чтобы не соврать, годов двадцать здесь ее помню! 

Я развернул ее: то было туманное английское творение Ионга «Плач, или ночные мысли о жизни, смерти и бессмертии», изданное в Петербурге в 1799 году. 

— Каждый день он ее читал? — удивился я. 

— Нет-с... в ручках только держали, для сну, так я полагаю-с! Однако, самовар, надо быть, уже на столе; пожалуйте откушать сперва, а потом, коли вам в охоту с книжками разбираться, воротиться сюда можно-с!

Мы сошли вниз, в сплошь отделанную темным дубом длинную столовую. Резной великолепный буфет, словно монумент, вздымался в глубине ее. На овальном столе, покрытом белой скатертью, пускал пары никелированный самовар, имев-



Стр. 59



ший вид вазы; поодаль стоял обеденный прибор для одного и фарфоровое плато с нарезанным черным хлебом.

Мгновенно с той же стороны, откуда мы вошли, вывернулся Гамлет с подносом в руке, на котором помещалась тарелка с яичницей и маленькое блюдо с цыпленком.

— Пожалуйте-с! — произнес приказчик, отодвигая для меня стул. Я сел.

— Присаживайтесь и вы со мной, Петр Иванович! — сказал я, указывая на соседний стул. Приказчик даже покраснел от неожиданности. 

— Что вы, помилуйте-с?!.. Я и постою!.. 

— Садитесь, садитесь, — настойчиво потребовал я, — побеседуемте, мне одному скучно. Чайку вместе попьем...

После нескольких повторений с моей стороны приказчик откашлянулся, присел напротив меня и стал разглаживать бородку, имевшую вид детской лопатки. Гамлет стоял, как в столбняке, раскрыв рот и не сводя с нас немигающих белесоватых глаз. Приказчик покосился в его сторону. 

— Пшол вон! — вполголоса, внушительно произнес он. Малый встрепенулся и пропал в мгновение ока.

— Уж вы извините, совсем он дурашный! — обратился ко мне приказчик. — Уткнется вот эдак в кого-нибудь глазами — до утра, выпучившись, простоять может.

— А почему его Гамлетом зовут?

— А вы уж знаете-с? Да ведь как же не Гамлет, глуп он очень! — Приказчик вдруг тряхнул головой и усмехнулся. — Барин, конечно, все это произвели: киятер тут со скуки на Рождество затеяли. Этого самого Ваньку в Гамлеты поставили, а Глафиру, горничную, — в Офелии. С тех пор их так все и кличут-с!

— Ну, а что же вышло из этого театра? — заинтересовался я. — Расскажите, пожалуйста, все.

— Оно занятно, конечно-с! — согласился приказчик, — такое, можно сказать, вышло, что чуть не до самоубивства публика от смеху дошла. По-настоящему все производили, как в заправ-



Стр. 60



ском театре-с. Костюмы актерам пошили, на Ваньку парик долгогривый нацепили, шпагу на бок ему повесили. Офелию в белое платье обтянули; полная она у нас очень, так будто в трике в каком вышла. Гостей созвали только особых-с, с пониманием которые. Подняли это занавес, первым Ванька отжаривать начал: «Либо быть, либо нет» отчитал. Ну, в публике смешок. А как проголосил про стоптанные башмаки — того пуще-с; один гость плакали даже! Потом Офелия вышла, стали вдвоем раскомаривать: он по сцене от ней шарахается, она за ним, ловит его. Бежит она, а фасады у ней спереди и сзади в землетрясении... Он ей: «Ты, — говорит, — мне не нужна!» — и все с такой, знаете, с дамской жестикуляцией. — «Иди в монашенки, у меня по царству и без тебя всего достаточно!». Ну, она — «Ах-ах!» — конечно, да басом, голосок-то у ней, что у протодьякона. Да цоп за сердце себя — пронзило ее будто очень Гамлетово невежество. А уж какое там, извините, сердце: два дни до него не дорыться; прямо, значит, за молочный бидон себя ухватила, а они у нее бутылок на двадцать кажный-с! Публика выть начала: как поросята иные визжали, ей-богу-с! Один барин как откинулись назад в кресле, так и вымолвить ничего не могли; хотят что-то сказать, а сами «ик» да «ик» — вместо слов только одни пузыри выходили! Такой потехи наделали — трое суток потом в себя придти не могли; до дрыганья ног доходили!

Смеялся и я, и это придало куражу моему собеседнику. Он нажал грушевидную кнопку электрического звонка, висевшую на лампе, и появился Гамлет.

— Скажи Глаше, чтобы ромку к чаю принесла!.. — распорядился Петр Иванович.

Гамлет исчез. Приказчик деликатно подмигнул мне.

— Нарочно велел Офелии придтить!.. — сказал он, — сами взгляните, какова!

Приказания в этом доме исполнялись как по щучьему велению; очевидно, батеньковские досуги были велики и обильны, и он посвящал их на дрессировку слуг. Не прошло и трех минут — в дверях показалась невысокая полная девушка лет двадцати четырех. Круглое белое лицо ее с густым здоровым



Стр. 61



румянцем было миловидно, и только густые черные брови, крутым изломом сросшиеся на переносице, придавали ей что-то грозное и несколько портили общее приятное впечатление. Из-под них приветливо глядели большие карие глаза. В обнаженных до локтя белых руках она держала подносик с порядочных размеров хрустальным графинчиком, наполненным темно-красной жидкостью.

— Здравствуйте... — глубоким грудным контральто произнесла она, наклоняя голову так, как давно уже разучились делать это женщины городов. Неторопливо она поставила около меня графинчик и обратилась к Петру Ивановичу. — Барин где ночевать будут — в диванной? 

— Да, — ответил тот, — там сготовьте постелю...

Девушка удалилась.

— Видали? — спросил, выждав с минуту, приказчик. 

— Красивая!.. — ответил я. — Очень приятное лицо у нее!.. 

Я подлил своему собеседнику в чай хорошую порцию рома, и он сделался еще разговорчивей. Из рассказов его я узнал, что барин его недавно окончил Петербургский лицей, и всевозможные подробности из жизни семьи Батеньковых. Молодой хозяин вырисовался передо мной во весь свой рост: выхоленный, несомненно неглупый, кандидат в чудаки, а быть может, в герои или подвижники: у нас на Руси такое «лампопо» водится. 

После третьего стакана я поднялся и снова отправился в библиотечную продолжать пересмотр книг. Раскрасневшийся, с блестевшими глазами, Петр Иванович, переместивший в свою утробу больше полграфина рома, увязался за мной. Шел он на этот раз уже без прежней почтительности, крепко ступал на каблук и разговаривал отнюдь не вполголоса. Частица «с», уснащавшая его речь до чая, была им забыта.

Спутником на этот раз он оказался довольно неприятным, так как все время разглагольствовал и отвлекал меня своей болтовней от дела. Я не слушал и лишь изредка подавал ему краткие реплики.

Пересматривал я только книги без переплетов и наткнулся среди них на значительное количество весьма любопытных.



Стр. 62



Среди таковых имелись: изданная в очень малом количестве экземпляров в 1872 году в Варшаве «Наша семейная летопись» Авенариусов, очень редкие воспоминания Бурнашева, путешествия в Нижний и в Киев Долгорукого и др. И вдруг глаза мои наткнулись на две старинные, едва затиснутые на полку книги в четверку, с полустертыми натисками на корешках, — «Житие и славные дела Петра Великого».

У меня екнуло сердце. — Неужто это Феодози? неужто Венецианское издание?! — думал я, с усилием высвобождая большие тома. Наконец, я вытащил один и развернул: оно и есть. С титульного листа на меня глянуло: — «Венеция 1772 года». 

— А эти будете жечь? — спросил я не своим голосом. 

Приказчик сидел, развалившись в кресле. 

— Эту? — тоном судьи произнес он, принимая от меня книгу и взвешивая ее на руке. — Будем!

— Значит, я могу их взять? 

— Всенепременно!..

Я все еще не верил своему счастью. 

— Наверное сожгли бы, правда?

— Не утруждайте себя беспокойством! — небрежно ответил он; — есть о чем разговор иметь? 

Я молча отложил драгоценные книги к кучке уже отобранных мной. Немного погодя опять попалась переплетенная книжка, тоненькая и большого размера. Я раскрыл ее. То были письма царевича Алексия Петровича, увидавшие свет в Одессе в 1849 году.

— Эта тоже не под ранжир? — уже смело заявил я, показывая свою находку.

— Крысиная снедь... в печку! И охота вам соприкасаться, ей Богу, пылища, паутина!.. 

Я присоединил и ее к своим.

Становилось уже темно, и приходилось отложить окончание моей ревизии до утра.

Приказчик, несмотря на мои протесты, забрал в охапку все отложенные мной книги и сам понес их.

— Уж и не знаю, как благодарить вас! — сказал я, идя с ним по залу. — Такие это все интересные книги, что и сказать



Стр. 63



не могу; я и не видал никогда даже некоторых!..

— Помилуйте, что вы?! — воскликнул приказчик, — дерьма они стоят! Для вас оно, конечно, лестно, а для нашего барина — тьфу! Эдакую Азию в доме развели — до невозможности! В два дни велено, чтобы все это как стеклышко было... как по ниточке выровнять!

В моей комнате Петр Иванович ссыпал на диван свою ношу, обтряхнулся и подал мне руку с растопыренными пальцами.

— Теперь до свиданьица! — произнес он, — спокойной вам ночи! А мне еще распорядиться кое-чем надо!

Я остался один со своими спасенными от огня сокровищами. 

Верите ли, читатель, схватил я оба старые, чуть тронутые червем тома Феодози, прижал их к груди и сочно отчмокал их: такая радость, такой восторг наполняли меня!

День выпал необыкновенно удачный: редких книг и сильных впечатлений набралось множество.

Я пересмотрел еще раз свои находки и решил пойти прогуляться. Через зал вышел я на обширную веранду. Из-за четырех массивных белых колонн глянули темные, местами тронутые золотом купы сада. Широкая лестница сводила в него; у дома раскидывался цветник, еще полный, несмотря на совсем близкую осень, разнообразных цветов.

За клумбами начиналась аллея.

Уже завечерело. Было тихо, так тихо, что ни один листок не шевелился на ветках.

Я спустился в цветник и пошел влево среди георгинов всяких форм и окрасок. Дорожка привела меня к другой — боковой аллее, и я, наслаждаясь свежестью и воздухом, медленно направился по ней. У поворота я остановился и огляделся. Впереди чернела густая чаща: в ней уже стояла ночь. Влево петлями бежала куда-то узенькая тропочка. Вправо пролегала березовая аллея, полная сумерек и белых привидений. Я свернул на тропку и через несколько минут очутился около шпалеры из низко подстриженной акации, служившей вместо ограды. По ту сторону ее, за пыльной дорогой, поднимались серые дворо-



Стр. 64



вые строения; справа от них, сейчас же за плетнем, вставала узкая полоса конопли. Из-за нее, словно косматые шапки Робинзона, торчали соломенные крыши крестьянских изб; дальше, на ясном, как бы хрустальном бледном небе отчетливо рисовались зеленый купол и золоченый крест церковки. Стрижи сотнями реяли над нею; доносились звенящие зовы их, такие родные угасанию дня...

Стук двери заставил меня отвести глаза от дали и оглянуться; из крайнего флигеля, вероятно из людской, не спеша вышла Глаша. И только что она показалась, словно из-под земли из-за плетня выросла огромная неуклюжая фигура безбородого здоровеннейшего верзилы в черном сюртуке и голубом галстуке.

— Офелия!! О, нимфа?! — с пафосом басом провыла фигура, с размаху ударив себя в грудь кулачищем.

Рядом над плетнем поднялась другая совершенно такая же дубина, явно семинарского происхождения.

— О, помяни меня в твоих святых молитвах!! — на манер ектении проревела она.

Глаша шарахнулась в испуге прочь, но опомнилась и остановилась.

— О, чтоб вас!! — разостлалось ее звучное контральто, — бугаи!!

Она плюнула от всей души и поплыла к дому. За плетнем загрохотали как бы две телеги, несущиеся по кочкам: заржали, охваченные полным телячьим восторгом, семинары. Лицами оба они смахивали на инородческих идолов. Они обменялись друг с другом парой слов и кинулись в коноплю.

Я вернулся к аллее и стал продолжать по ней путь. Была совсем ночь, когда я, обойдя сад, вернулся в свою комнату.

Я разделся, еще раз пересмотрел книги, и с чувством полного удовлетворения задул свечу, и растянулся на прохладной, белоснежной простыне. Но сна не было. Напрасно я ворочался с бока на бок на мягком пружинном диване: мысль продол-



Стр. 65



жала оставаться наверху, у неведомых еще книг и искала там новые драгоценности.

Лежать сделалось невтерпеж. Я сел, зажег свечу и взглянул на карманные часы: была полночь.

Рассчитывать встретиться с кем-нибудь в доме не приходилось, и я, надев лишь мягкие туфли, в одном белье, со свечей в руке, вышел из своей комнаты.

Зал казался высоким громадным храмом. Я поднял свечу, чтобы осветить большее пространство впереди, и шел беззвучно, как привидение; паркет едва похрустывал. Знакомым путем добрался я до лестницы, взялся рукой за перила и вдруг вспомнил, что там, куда я иду, умер человек.

Я не суеверен, но меня пощекотало неприятное чувство; я призадержался. Через какой-нибудь миг я, конечно, поднимался дальше; тем не менее, у белой закрытой двери я прислушался, затем нажал ручку, отворил дверь и осветил комнату.

Все в ней было как раньше. Спящим слоном вытягивался диван; портьеры длинными тенями свешивались от потолка до пола, на полках вкривь и вкось, еще безобразнее, чем днем, торчали натырканные кое-как книги. Было душно.

Неприятное ожидание чего-то непостижимого, гнездившееся в глубине души, исчезло совершенно. Я поставил свечу рядом с граммофоном, распахнул окна и погрузился в работу. Торопиться было некуда, я любовался одними изданиями, пробегал глазами другие, иными зачитывался...

Не знаю, который был час, когда я кончил — вероятно, очень поздний. Кресло, на котором я сидел, оказалось окруженным валом из отобранных мною книг. Редкостей среди них не имелось, но интересных было много, и оставлять их на жертву огню было бы непростительно. 

Свеча моя сгорела почти вся; я встал и почувствовал утомление, давно было пора идти спать, но уходить не хотелось. Предчувствовался рассвет, черное, искрившееся звездами небо начало бледнеть... Где-то далеко-далеко пропел петух, за ним — еще дальше — второй, третий... 

И опять оковала все волшебная тишина. 



Стр. 66



Мне захотелось завести граммофон и услыхать звуки, вместе с которыми улетела в это окно душа человека. Стало даже казаться, будто я вижу его лежащим на диване — такого грузного, с большим облыселым лбом и добродушным лицом, выбритым начисто. Я покрутил ручку механизма и пустил круг, а сам сел на подоконник. Раздалось шипение, пробежала по невидимому фортепьяно хрустальная прелюдия, и неведомые струны трепанули по струнам гитар и мандолин: зазвенела и завертелась, вся в коленцах и выкрутасах, когда-то знаменитая развеселая полька-трамблян.

Я слушал, не отрывая глаз от звездного неба. Не думалось, а чувствовалось. И, прежде всего, было неизъяснимо странно, что хозяина нет, что он ушел навсегда, а в опустевшем доме очнулась, и поет, и хохочет все та же полька-трамблян...

Хрип и треск сменили музыку; я поспешил остановить круг и, взяв свечу, отправился к двери. Огромная черная тень выросла на стене рядом со мною. Я не хотел ее сопровождения, вытянул вперед руку с огнем, и она исчезла.

Уснул я у себя как пристреленный.

Утром, только я открыл глаза, первое, что отразилось в них, были приотворенная дверь и выглядывающая из-за нее обеспокоенная физиономия с бабочкой. Бабочка этот раз была весьма встрепанная. 

Увидав, что я проснулся, Гамлет вошел в комнату. 

— С добрым утром-с, барин! — произнес он, забирая для чистки мое платье. — А мы уж сумлевались, все ли с вами благополучно? 

— Да разве ж я так заспался?

Я схватился за часы: они показывали всего восемь.

— Не во сне дело-с! — таинственно ответил Гамлет и слегка нагнулся ко мне, держа на руке мои вещи. — Барин покойный опять этой ночью по дому ходили-с! — вполголоса доложил он. 

— Что за чушь?! — воскликнул я. Гамлет отрицательно качнул головой.



Стр. 67



— Ей-богу-с! — с непоколебимым убеждением подтвердил он. — Вчерась на ночь глядя вам побоялся доложить, а у нас в дому очень нечисто-с. 

— Да что же произошло? — все еще не соображая, в чем дело, спросил я.

— На граммофоне ночью упокойник играли-с! — совсем понизив голос, сообщил Гамлет, — сторож в саду ходил, да вдруг видит — свет баринову комнату наверху осиял. Так он и обмер-с! А там вдруг как вдарят камаринского, да в пляс: визг, крики-с!.. Упаси, Господи!! Сторож дубинку шварк, да домой по цветам без памяти! Ума решился, ей-богу-с! Жена, значит, перепугалась, пытает его — что, мол, стряслось с тобой, а он только — ва-ва-ва... по-волчьи зубами лязгает-с! Водки в него вкатили полбутылки — отошел, рассказал, что видел. Истинно, страсти!!

Мне стало неудержимо смешно. Я сел и сделал вид, будто усиленно сморкаюсь в платок. 

— Кого же он видел? — справился я. 

— Барина-с! Нечистых полон дом был: оно понятно-с — без покаяния ведь скончались!..

Разубеждать его не приходилось — такая глубокая вера дышала в каждом его слове.

Гамлет ушел, а я лег в ожидании его возвращения навзничь и закинул руки за голову. Мне вдруг пришла мысль — а что бы я почувствовал, если бы произошло чудо, и вчера в зале или отворив дверь в библиотеку я лицом к лицу столкнулся бы с мертвым Батеньковым? 

Дать себе отчета я не успел: Гамлет принес платье, помог мне умыться, и я отправился в столовую.

Там меня уже ждала Глаша с кофе, с булочками и чудесными сливками; все было под стать ей — белое, румяное, свежее. 

Гамлет бросился отодвигать мне стул. Глаша стала наливать кофе. 

Можно было подумать, что я хозяин Вихровки. Все это меня забавляло, и я решил подшутить над Гамлетом. 



Стр. 68



— Можно будет вас попросить принести мне книги? — обратился я к нему.

— Какие-с? — на лице его написалась готовность немедленно лететь хоть за тридевять земель.

— Сверху, из библиотеки. Они там около кресла лежат, вчера не захватил я их!

Гамлет так и остался стоять согнувшись. Лицо его побурело, глазки все больше и больше стали разъезжаться врозь и сделались совсем бессмысленными. 

— Сверху-с? — пролепетал он. 

— Да...

Гамлет пошевелил пальцами, как таракан усами, и глянул по сторонам, будто ища выхода.

— День ведь белый, — спокойно, как бы в сторону, заметила Глаша.

Гамлет хмыкнул носом и направился к двери; ни прыти, ни развязности в нем не осталось и следа.

— Что это он как будто боится идти наверх? — осведомился я у Глаши.

— Кто же его знает? — не глядя на меня, ответила Глаша, — опасаются у нас этой комнаты: барин старый там померли! 

— Что же, является он там, что ли?

— Я не видала. А что плетут другие, так ведь всего не переслушаешь!

Я поблагодарил ее за кофе и отправился разыскивать своего возницу и приказчика. 

Выйдя из подъезда, я услыхал голоса, доносившиеся со двора, из-за куртины. Сначала я не разобрал, кто говорил, и только через несколько шагов убедился, что надменный и повелительный голос принадлежал Гамлету.

— Трус паршивый! — с неизъяснимым презрением говорил он. — Чего ты боишься: ведь день белый? Что это перед сопаткой-то у тебя — солнце или нег?!

— Солнце! — ответил голос мальчика — а ежели там за ногу ухватит кто?



Стр. 69



— Как же, на, барин и помер, чтоб тебя за ноги ловить! Э-эх!! Тьма деревенская!

— Дяденька, вы сами же сказывали, что вы ерой? Вот вы бы и принесли? — ядовито и вместе с тем чуть не плача возразил мальчик.

— Есть мне время паутину на себе разводить! — отрезал Гамлет. — Марш, коли приказываю! А коли душа у тебя курячья, так Митьку покличь с собой. Ноги в руки — и чтобы в секунд оборот сделать! Все до одной забрать, что вкруг кресла лежат!

Гамлет засвистал мотив из оперетки «Мадам Анго» и зашагал в противоположную от меня сторону.

Я вышел из-за куртины; Гамлета уже не было, а по двору с видом побитой собаки уныло плелся мальчик в красной рубахе, лет двенадцати. Ни приказчика, ни моего Мирона дома не оказалось: Петр Иванович с раннего утра уехал в поле, и его ждали с минуты на минуту; Мирон отлучился на деревню.

Я попросил встретившегося работника прислать ко мне Петра Ивановича, когда он возвратится, а сам прошелся по саду и вернулся в дом.

В столовой меня поджидал Гамлет. Бабочка его была уже прилизана, и на лице отражалось полное самодовольствие. 

— Готово-с... все книжки у вас! — произнес он. 

— Сами принесли?

— Сам-с, конечно!.. Кому ж поручить? Народ необразованный-с...

Не больше как через четверть часа появился в запыленных сапогах и в расстегнутом темно-синем кафтане приказчик; в руках его были картуз и нагайка — видимо, человек только что успел спрыгнуть с седла.

— Здравия желаю-с! — весело произнес он, — как изволили почивать? 

— Отлично, спасибо! — ответил я, протягивая ему руку; он пожал ее с меньшей развязностью, чем накануне.

— Собираюсь сейчас уезжать, так хотел проститься с вами! 

— Что же так мало погостили-с? Поживите еще?



Стр. 70



— Никак нельзя: — дела ждут! А я без вас докончил просмотр книг, так будьте добры, взгляните, могу ли я их все взять? 

— Все и берите-с... 

— Нет, а все-таки посмотрите... 

— Да где они? 

— В диванной.

Приказчик вошел в нее вместе со мной. 

— Эти-с?—спросил он, ткнув ногой в бельевую корзину с книгами. — Что же тут смотреть-то? Навоз, навоз и есть. Берите-с, коли нужны! 

— Сколько же я вам должен за них? 

Приказчик не понял. 

— Чего-с? — переспросил он.— Как это вы мне должны?