УДК 821.161.1

ББК 83.3 (2 Рос=Рус)

Т. Двинятина

И. А. БУНИН В 1916 ГОДУ[1] 

Публикуется впервые. Дата публикации: 29 декабря 2016 г. pdf

Последний предреволюционный 1916 год был для Бунина временем деревенского уединения, все возрастающей тревоги и сосредоточенной работы. Ощущение надвигающегося краха всего прежнего мира, преследовавшее его с начала войны летом 1914 года, стало повседневным. Бунин не может оторваться от газет, жалуется, что мало пишет, но из-под его пера выходит больше стихов и рассказов, чем в иные, гораздо более спокойные годы. 1916 год – максимальное напряжение творчества и предчувствие прощания.

Почти все время – кроме двух весенних месяцев в Москве и Одессе – Бунин проводит в Глотово (Орловской губ.), в имении своей двоюродной сестры С. Н. Пушешниковой, с сыном которой Н. А. Пушешниковым он был особенно дружен. Глотово – рабочий кабинет Бунина. В столицах – «Москве, Петербурге, Одессе, даже в Крыму Иван Алексеевич часто бывал в ресторанах, много пил, вкусно ел, проводил зачастую бессонные ночи. В деревне он преображался… Разложив вещи по своим местам в угловой, очень приятной комнате, он несколько дней, самое большое неделю, предавался чтению – журналов, книг, Библии, Корана. А затем, незаметно для себя, начинал писать» (Муромцева-Бунина : 214). Вот как, по воспоминаниям В. Н. Буниной, выглядела комната Бунина в Глотово: «<…> угловая, с огромными старинными темными образами в серебряных ризах, очень светлая и от белых обоев, и от того, что третье окно выходит на юг, на фруктовый сад, над которым вдали возвышается раскидистый клен. Мебель простая, но удобная: очень широкая деревянная кровать, большой письменный стол, покрытый толстыми белыми листами промокательной бумаги, на котором, кроме пузатой лампы с белым колпаком, большого пузыря с чернилами, нескольких ручек с перьями и карандашей разной толщины, ничего не было; над столом полка с книгами, в простенке между окнами шифоньерка красного дерева, набитая книгами, у южного окна удобный диван, обитый репсом цвета бордо» (Муромцева-Бунина : 376).

Разрыв между народными настроениями, которые Бунин наблюдал в деревне, и столичным вихрем летящей как ни в чем не бывало жизни воплощен в отчаянном рассказе 1916 года «Старуха», в хроникальных «Последней весне» и «Последней осени» (да и в недавно вышедшем «Господине из Сан-Франциско» критика уже успела отметить эпиграф из Апокалипсиса – предвестие общественных потрясений, а не только свидетельство всеохватности художественного видения автора). В то же время Бунин, как он сам говорит, с «восхитительной быстротой» сочиняет «Легкое дыхание», один из своих самых «надмирных», тонких и вот уж правда «воздушных» рассказов. Через несколько лет, в эмиграции он как будто снова будет ловить то «легкое дыхание», которое со смертью Оли Мещерской «снова рассеялось в мире», в героинях своих рассказов середины 1920-х годов, а потом и «Темных аллей» (см. также рассказ 1916 года «Сын» как очевидную репетицию «Дела корнета Елагина»).

Рассказы Бунин записывал обычно на отдельных листах, стихи (не все, но многие) – в тетрадях, после публикации автографы обычно уничтожал. Но поэтическая «глотовская» тетрадь этого времени сохранилась. [2] Заполнявшаяся с февраля 1915 по конец сентября 1917 года, она содержит черновые и беловые с правкой автографы 107-ми стихотворений, дающие отчетливое представление о характере бунинской работы над своими текстами. Большинство (70) стихотворений в ней было записано в 1916 году. В этот, один из самых поэтических периодов своей жизни Бунин формулирует то, что является для него смыслом и содержанием поэзии. Он утверждает, что поэзия состоит не столько в передаче мыслей и чувств, сколько в умножении того опыта, который достался нам от «пращура» и «древнего детства» («В горах», «У гробницы Виргилия»[3]), общая душа – единая в мире – откликается на резонирующие сквозь века впечатления бытия, «тоска какого-то бесконечно далекого воспоминания» (как сказано в написанном тогда же рассказе «Соотечественник») и есть собственно поэтическое чувство.

Философская лирика раскладывается на воспоминания о европейских путешествиях («Эллада», «Колизей», «Nel mezzo del cammin di nostra vita», «Калабрийский пастух» и др.), но вместе с ними в бунинские стихи впервые входят драматические сюжеты древнерусской истории. Уже в самом начале года Бунин пишет несколько ключевых стихотворений, которые объединяются предчувствием неминуемой катастрофы («Святогор и Илья», «Святой Прокопий», «Сон епископа Игнатия Ростовского», «Сон»), воспоминанием об утраченном рае («Князь Всеслав») и призывом к единственно достойной человека стойкости («Матфей Прозорливый»). Обращение к давнему прошлому оборачивается пророчеством о скором будущем: Бунин как будто хочет и не может остановить наступающий мрак («Стой, солнце!»).

Последний рассказ 1916 года «Последняя осень» завершается тем, что мельник Петр Архипов, у которого на войне пропал сын, говорит барину: «<…> как перебьют всех, вы что же будете делать? Придете, конечно, к царю и скажете: “Погляди, государь, где твоя держава теперь? Нету тебе ничего, все чисто, одно гладкое поле!”» (Бунин – 9, 4 : 436). Так и было, только идти через год уже было не к кому.

1916-й заканчивается для Бунина в Москве. Там же, в квартире родителей В. Н. Муромцевой на Поварской улице (д. 26), ему предстоит пережить «окаянные дни» 1917‑1918 годов.

Предлагаемый ниже свод продолжает публикации фрагментов будущей биографии Бунина, построенной «от первого лица» самого писателя, его родных и друзей, входивших в ближний бунинский круг (Двинятина 2012, Двинятина 2015). Это не традиционная «летопись жизни и творчества»[4], призванная прежде всего запечатлеть, по возможности полностью, участие художника в историко-культурном процессе, все штрихи его творческой жизни, все эпистолярные связи, литературные выступления и критические отклики. Данный свод фокусируется на сиюминутном течении самой жизни, его источниками служат, по преимуществу, автобиографические записи, дневники и письма самого И. А. Бунина, его жены В. Н. Буниной и ближайшего окружения, позволяющие увидеть бунинскую жизнь в синхронном течении дней и событий. Так, например, тема «Бунин и Горький» в принципе может быть развернута в полновесное, разностороннее повествование о личных и творческих связях двух писателей на разных этапах жизни (см. напр. Нинов), но для нас важны именно те впечатления и отношения, которые существовали в пору их общения, а не те, которые Бунин декларировал и оттачивал в более поздние годы. Для избранного здесь способа изложения равно важны культурные события и бытовые перемены, переезды между городами и подготовка новой книги, реплики критиков (если они оказались важны для Бунина) и его самоощущение в конкретный вечер, мимолетная встреча, отраженная в дневнике, и раннее похолодание осенью 1916 года, почерпнутые из газет политические новости и разговоры с крестьянами в Глотово (см. рассказы «Последняя весна» и «Последняя осень»).

Бунин оставил не так много дневников (многие сжег, иные собраны, главным образом, в Устами Буниных, полное издание их только готовится), настоятельно просил очень осторожно относиться к его письмам («письма мне не удаются и никогда не удавались» – Бахрах : 95; см. также Бунин‑9, 9 : 480), весьма выборочно подошел к сюжетам, составившим автобиографические заметки (см. прежде всего Публицистика). Отрывочность дошедших до нас свидетельств определенным образом соотносится с лаконичностью цитат, из них избранных, – содержание материала подхватывается и переводится в прием. Важно не полное воспроизведение всех (авто)биографических записей, а кристаллизация значимых моментов, лакуны между которыми остаются наполнены невидимыми течениями жизни. Заполнять и трактовать их не входит в нашу задачу: это не связный текст, выдающий более своего автора, а попытка услышать того, кто является его героем.

Такая форма изложения оставляет простор для памяти – и для ее лакун, для более полного представления самого героя – и для исследовательской мысли, вольной связать события бунинской жизни во множество сюжетов самого разного толка. Представим себе, что перед нами своего рода биографическая канва, на которой в зависимости от того или иного угла зрения для внимательного наблюдателя проступают те или иные сюжеты бунинской жизни, являющиеся не в последовательном, однозначном и как бы изолированном развитии, а в переплетающемся, мерцающем и оттеняющем друг друга сосуществовании. Такой подход отвечает стремлению уйти от линейности и завершенности писательской и человеческой биографии Бунина, оставив ее прозрачной сферой, равно интересной и читателю его произведений, и исследователю, погруженному в конкретные проблемы истории русской литературы XIX–XX веков.

20 декабря 1915 – <8> апреля 1916 – в Глотово. Там «столь гнусная, серая и мокрая зима, что я едва ноги таскаю, как всегда в дурную погоду. По целым дням читаю, пишу стихи» (Письма, 2 : 359). Чтение современных журналов вызывает мысли о «конце русской литературы», чтение наполненных военной риторикой газет – на фоне ежедневных наблюдений деревенской жизни – внушает опасения за ближайшее будущее.

«Коля <двоюродный племянник Бунина Н. А. Пушешников. – Т. Д.> рассказывал, что встретил в “Острове” двух почти голых ребятишек – в рваных лохмотьях, в черных и мокрых сопревших лаптях. Тащили хворост, увидали Колю – испугались, заплакали… И для этого-то народа требуют волшебных фонарей! От этого-то народа требуют мудрости, патриотизма, мессианства! О разбойники, негодяи!»; «Все думаю о той лжи, что в газетах насчет патриотизма народа» (Устами Буниных, 1 : 154-155).

При этом все это время Бунин, «как нарочно, в какой-то дурной полосе» (Письма, 2 : 358), признавался: «Мрачен я стал адски, пишу мало, а что и пишу, то не с прежними чувствами…» (Письма, 2 : 362).

Оглядываясь на последний год, писал А. С. Черемнову 7 марта 1916: «Мы <…> почти год сидим <…> в деревне – выезжали в Москву только на ноябрь и декабрь, – и чувствовали себя порою и прескверно и прескучно: поистине проклятое время наступило, даже и убежать некуда, а уж обо всем прочем и говорить нечего» (Письма, 2 : 362); И. С. Шмелеву 12 марта 1916: «<…> не запомню столь тяжелого для моей души года, как последний» (Письма. 2 : 363).

Между тем, первые месяцы 1916 в Глотово – одна из вершин поэтической активности, когда было создано более 40 стихотворений («Бегство в Египет», «Кадильница», «Цирцея», «Зеркало» и др., см. выше), по мере создания которых Бунин посылал «пук стихов» то Н. Д. Телешову для 6-го сборника «Слово» (Письма, 2 : 363, 727 (комм.); не вошли), то Горькому для «Летописи» (Письма, 2 : 363-364; 723, 728-729 (комм.)). Основной мотив «древнерусских» стихов – пророчество о грозном будущем (иное их преломление см. в написанном тогда же рассказе «Аглая»); впервые высказанный тезис философской лирики: «Поэзия не в том <…>, что свет / Поэзией зовет. Она в моем наследстве» («В горах»).

Горький – Бунину, 24 февраля 1916: «Знали бы Вы, с каким трепетом читал я “Человека из С<ан>-Фр<анциско>”, с каким восторгом вот эти стихи. Ведь Вы для меня великий поэт, первый поэт наших дней» (Горький. ПСС. Т. 12. С. 25; цит. по Письма, 2 : 724).

Бунин 21 марта 1916 в дневнике: «Говорили <видимо, с Н. А. Пушешниковым и В. Н. Муромцевой. – Т. Д.> об Андрееве. Все-таки это единств[енный] из современ[ных] писателей, к кому меня влечет, чью всякую новую вещь я тотчас же читаю. В жизни бывает порой очень приятен. Когда прост, не мудрит, шутит, в глазах светится острый природный ум. Все схватывает с полслова, ловит малейшую шутку – полная противоположность Горькому» (Устами Буниных, 1 : 150).

март 1916 – написан рассказ «Легкое дыхание»:

«<…> вдруг вспомнилось, что забрел я однажды зимой совсем случайно на одно маленькое кладбище на Капри и наткнулся на могильный крест с фотографическим портретом на выпуклом фарфоровом медальоне какой-то молодой девушки с необыкновенно живыми, радостными глазами. Девушку эту я тут же сделал мысленно русской, Олей Мещерской, и, обмакнув перо в чернильницу, стал выдумывать рассказ о ней с той восхитительной быстротой, которая бывала в некоторые счастливейшие минуты моего писательства» (Бунин–9, 9 : 369).

Кроме того, в течение 1916 написаны рассказы «Сын», «Казимир Станиславович», «Песня о гоце», «Аглая», «Сны Чанга», «Петлистые уши», «Соотечественник», «Отто Штейн», «Старуха», «Пост», «Третьи петухи», «Последняя весна», «Последняя осень».

Фрагменты черновых автографов рассказов «Старуха», «Сны Чанга», «Петлистые уши», воспр.: ЛН, 2 : 93, 108-109, 113.

<8> – <23> апреля 1916 – в Москве.

<10> апреля 1916 – поездка Бунина в Петроград, где 13 апреля 1916 состоялся его вечер в Александровском зале городской думы в Петрограде (председатель проф. Ф. Ф. Зелинский, вступит. слово П. С. Коган); Бунин читал только что написанную «Песню о гоце» и рассказ «Братья» (1914).

<25> апреля – <до 19> мая 1916 – Одесса. В интервью (Одесские новости. 1916. 26 апреля): «Война как-то подавляет. Живешь, в сущности, от утра до утра, от газет до газет. <…> Развернулось ведь нечто ужасное. Это первая страница из Библии. Дух Божий носился над землей, и земля была пуста и неустроенна. Это подавляет!.. И кажется, что слово вообще не может дойти до человеческого сердца…» (цит. по: Бунин–9, 9. С. 548; ср. Новые материалы, 1 : 554-555).

И в публицистических выступлениях, и в художественных произведениях война, а затем революция представлялись Буниным одновременно в ветхозаветном и апокалиптическом преломлениях, себя же он сравнивал с пророком Исаей, предупреждавшим о грядущих катастрофах и не услышанном людьми (стих. «Молчание», «Из книги пророка Исаии», др.).

После Одессы Бунин собирался на Волгу. Он хотел повторить путешествие, которое совершил два года назад и о котором писал: «<…> на Волге, в прибрежных ее городах и в Ростове Великом мы <…> побывали и остались довольны весьма и весьма <…> Буду жив, еще десять раз побываю там, равно как и в Угличе, Пскове и т. д.» (Письма, 2 : 308). Однако на этот раз от этой идеи пришлось отказаться: «Ездить теперь такая мука, что поездки в Петроград и в Одессу совершенно отбили у меня охоту к дальнейшим путешествиям, так что я даже втайне был рад, когда наступили адские холода и я мог сказать себе, что ехать на Волгу не стоит» (Письма, 2 : 366).

Кроме того: «Была мысль поехать в Ташкент, да побоялись жары. Непременно хотим исполнить это осенью <…>» (Письма, 2 : 367; Д. Л. Тальникову, 26 мая 1916). Осенью поездка в Ташкент была отложена до зимы (Письма, 2 : 373) и затем не состоялась вовсе. Но пока еще Бунин не оставил своих планов поездки, Тальников писал ему: «Здесь есть очень любопытный старый город Ташкент. После России здесь множество красок, экзотики и всего прочего, и я знаю, что здесь у Вас родится множество чудесных сонетов. Этот край нашей литературой совсем не использован… Здесь – средняя Азия рядом с зачатками европейской культуры; конечно, это не Крым и не Кавказ… И Ташкент совсем не похож даже на те, турецкие города (включая Константинополь), которые мы знаем по анатолийским рейсам» (цит. по Письма, 2 : 744; 30 декабря 1916).

<20> мая – 14 декабря 1916 – снова в Глотово, там же В. Н. Муромцева, Ю. А. Бунин, Н. А. Пушешников.

В письме П. А. Нилусу 18 июля 1916: «Лето плохое, писать не пишу, разве стишки изредка… <…> 15-го авг. Колю тянут в солдаты, если возьму – умрет от астмы и сердца» (Письма, 2 : 368-369; см. также Устами Буниных, 1 : 131).

В начале августа болела В. Н. Муромцева («воспалением слепой кишки, хотя, слава Богу, в легкой форме» – Письма, 2 : 369).

Фотография Бунина и Н. А. Пушешникова в Глотове (1916) воспр.: ЛН, 2 : 223.

Фотография Бунина и двух крестьян («15.VII.1916») воспр.: ЛН, 2 : 233.

В конце августа (<22–28>) ездил в Москву, «в страшных хлопотах» сдавал в «Книгоиздательство писателей в Москве» книгу «Господин из Сан-Франциско. Произведения 1915–1916 гг.» (см. Письма, 2 : 372, 736 (комм.)).

По возвращении в Глотово, 31 августа, в связи с освидетельствованием с Н. А. Пушешникова ездил с ним в Елец; от призыва в армию Пушешников был освобожден: «У Коли признана астма в тяжелой форме и эмфизема» (Письма, 2 : 373).

Раннее похолодание. 22 или 23 сентября 1916 пишет из Глотова Ю. А. Бунину в Москву: «Идет снег, я в трагическом положении – нечего на голову надеть».

И далее: «Чрезвычайно прошу – немедленно сходи в мой сундук (в тот, где и твое платье), достань шапку из обезьяньего меха, с ушами и пусть Андрей вышлет» (Письма, 2 : 375).

25 сентября 1916 – в Москве состоялся вечер Общества деятелей периодической печати, среди участников которого значился и Бунин.

Понимая, что не сможет приехать, Бунин послал «Песнь о гоце» и просил Ю. А. Бунина найти хорошего чтеца: «Пойми, что это к моему унижению, если за Бунина читает какой-то засрай» (Письма, 2 : 373). На другой день после вечера Ю. А. Бунин успокаивал брата: «Вчера на вечере журналистов твой рассказ читала М. Ф. Андреева, читала довольно хорошо» (ОГЛМТ, ф. 14, № 2978/11 оф; цит. по Письма, 2 : 737 (комм.)).

27 сентября 1916 – в письме к Ю. А. Бунину: «Я еще ни строки не написал, я не знаю, когда я уеду отсюда. Может быть, через неделю, через две, ну, а если начну писать?» (Письма, 2: 375; выделено Буниным). Бунина одолевает беспокойство по поводу намечающегося вечера в Москве, посвященного его творчеству (см. Письма, 2 : 376, 739 (комм.)) и волнение за сестру, М. А. Ласкаржевскую («больна, кашляет кровью, жить им решительно нечем» – там же).

октябрь 1916 – в связи со слухами о повышении призывного возраста Бунин опасается, что может быть подвергнут военному призыву, спрашивает Ю. А. Бунина: «Неужели не имеешь возможности узнать что-либо у знакомых людей о моей судьбе?» (Письма, 2 : 377), обращается к Н. А. Котляревскому с просьбой оказать «великую услугу», узнать, «могут ли меня, академика, взять в солдаты, если будет указ об изменении призывного возраста? Мне 47-й год от роду, я ратник 2-го разряда, солдатом никогда не служил, образования низкого, – не кончил даже прогимназии» (Письма, 2 : 377).

Котляревский отвечал: «Навел я все справки. Как почетный академик Вы никакими правами не пользуетесь – и академическое кресло от призыва Вас не освобождает. Но академики сказали мне, что в случае если бы Вам эта неприятность грозила – Академия обратится по поводу Вас со всевозможными ходатайствами и представлениями. / Я лично думаю, что Ваши опасения едва ли основательны – едва ли дойдет дело до набора людей Вашего возраста. Наконец, когда эта опасность приблизится, можно ведь будет устроиться в разных тыловых организациях. Во всяком случае известите меня заблаговременно и я – весь Ваш» (РГАЛИ, ф. 44, оп. 1, ед. хр. 125, л. 2; цит. по Письма, 2 : 741 (комм.). Эта опасность Бунина миновала. См. также дальнейший обмен письмами по этому вопросу: Письма, 2 : 379, 743 (комм.).

27 октября 1916 – Бунин: «Душевная и умственная тупость, слабость, литературное бесплодие все продолжается. <…> Смертельно устал <…> и все не сдаюсь. Должно быть, большую роль сыграла тут война <…>» (Устами Буниных, 1 : 157).

конец 1916 – в «Книгоиздательстве писателей в Москве» вышла книга Бунина «Господин из Сан-Франциско: Произведения 1915–1916 гг.».

Заглавный рассказ книги был опубл.: «Слово». Сб. 5. М., 1915; тогда же он был отмечен практически во всех рецензиях. О единодушном восхищении можно судить по отзыву А. Б. Дермана, который, по собственным словам, «никогда не был поклонником бунинской прозы», а теперь признавал: «Более десяти лет отделяют нас от конца творчества Чехова, и за этот срок <…> не появлялось на русском языке художественного произведения, равного по силе и значению рассказу “Господин из Сан-Франциско”» (ж. «Русская мысль». 1916. № 5. С. 23‑27 3-й паг.). Подробно см.: Ivan A. Bunins Gospodin iz San-Francisko. Text – Kontext – Interpretation (1915–2015). Michaela Böhmig / Peter Thiergen / Anna-Maria Meyer (Hrsg.). Köln / Weimar / Wien: Böhlau. 2015.

14 декабря 1916 – 8 мая 1917 – Бунины в Москве, где из-за войны и революционных событий шла «необыкновенно беспорядочная и неопределенная жизнь».

Адрес: Поварская ул., д. 26, кв. 2 – квартира Муромцевых. Фотография дома воспр.: Бабореко : вклейка между с. 160 и 161.

Литература

Бабореко – Бабореко А. К. Бунин. Жизнеописание. Изд. 2-е. М.: Молодая гвардия, 2009.

Бахрах – Бахрах А. В. Бунин в халате. По памяти, по записям / Сост., вступ. ст., коммент. Ст. Никоненко. М.: Вагриус, 2006.

Бунин‑9 (с указанием тома) – Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. / Под общ. ред. А. С. Мясникова, Б. С. Рюрикова, А. Т. Твардовского. Вступ. ст. А. Т. Твардовского; Примеч. О. Н. Михайлова и А. К. Бабореко, В. Г. Титовой, А. С. Мясникова, П. Л. Вячеславова, О. В. Сливицкой, Л. В. Котляр, В. С. Гречаниновой, Н. М. Любимова. М.: Худож. литература, 1965‑1967.

Горький. ПСС (с указанием тома) – Горький М. Полное собрание сочинений. Письма: В 24 т. М.: Наука, 1997 –

Двинятина 2012 – Двинятина Т. М. И. А. Бунин в 1910 году// L’Anno 1910 in Russia / a cura di Duccio Colombo e Caterina Craziadei. Salerno, 2012 (Europa Orientalis). С. 131-144.

Двинятина 2015 ‑ Двинятина Т. М. И. А. Бунин в 1914 году // Русская литература. 2015. № 1. С. 161-171.

ЛН (с указанием тома) – Иван Бунин: [Сборник материалов]: В 2 кн. М.: Наука, 1973 (Литературное наследство. Т. 84).

Муромцева-Бунина – Муромцева-Бунина В. Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью / Вступ. ст. и примеч. А. К. Бабореко. М.: Вагриус, 2007.

Нинов – Нинов А. А. М. Горький и Ив. Бунин. История отношений. Проблемы творчества. Л.: Сов. писатель, 1984.

Письма, 2 – Бунин И. А. Письма 1905‑1919 годов / Под общ. ред. О. Н. Михайлова; Отв. ред. С. Н. Морозов; Подгот. текста и коммент. С. Н. Морозова, Р. Д. Дэвиса, Л. Г. Голубевой, И. А. Костомаровой. М.: ИМЛИ РАН, 2007.

Новые материалы, 1 – И. А. Бунин. Новые материалы. Вып. I / Сост., ред. О. Коростелева и Р. Дэвиса. М.: Русский путь, 2004.

Публицистика – Бунин И. А. Публицистика 1918–1953 годов / Под общ. ред. О. Н. Михайлова; Вступ. ст. О. Н. Михайлова; Коммент. С. Н. Морозова, Д. Д. Николаева, Е. М. Трубиловой. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2000.

Устами Буниных (с указанием тома) – Устами Буниных. Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы / Под ред. М. Грин: В 3 т. Frankfurt am Main: Посев, 1977–1982.