|
Минцлов С.Р. За мертвыми душами [Очерк первый] // Современные записки. 1921. Кн. V. С. 74–93.
Стр. 74
ЗА МЕРТВЫМИ ДУШАМИ.
ПРЕДИСЛОВИЕ.
В 1914 году я делал в Академии Наук в Петербурге доклад Библиологическому Обществу о помещичьих библиотеках в России.
Доклад заинтересовал собравшихся. Ко мне подошел хранитель славянского отдела библиотеки Академии Э. А. Вольтер и сказал: непременно опишите, Сергей Рудольфович, ваши поездки, ценнейшая будет книга!
Путешествие в Урянхайский край, а затем разразившаяся война не дали мне возможности привести в исполнение эту мысль, а дальнейшие события заставили меня бежать из России и совершить трехлетнее путешествие вокруг всего старого света. Ныне, просматривая на берегах Дуная, в Сербии, захваченные с собой рукописи, я наткнулся на газетную вырезку с заметкой о моем докладе о библиотеках и на отрывочные записи о моих поездках. И мне вспомнился малый конференц-зал Академии, заседание и слова симпатичного друга книги — Эдуарда Александровича... Он был прав! Много было сделано мною поездок, наблю-
Стр. 75
дений, находок. Огромное большинство того, что я видел, уже ничьи глаза не увидят: лишь кострища остались теперь от старинных помещичьих усадеб, библиотек, картинных галерей и т.п.… Перечня всего мною виденного и теперь погибшего я делать не собираюсь — для такого мартиролога требуется целая специальная книга. Зарисую даже далеко не все, что сохранили мне память и мои записи, а лишь то, что выдавалось из общего уровня и что сможет пригодиться впоследствии для истории быта русской провинции.
Описываемые поездки были совершены не подряд, не сразу, а в период времени с 1895 по 1913 год и сведены мною в общие главы. По понятным соображениям изменены фамилии описываемых лиц и названия их имений.
«За мертвыми душами» окрещена эта книга. И всякий, прочитавший ее, увидит, что это название дано ей не мной и не из претензии подражать или тем более сравниваться с великою поэмою Гоголя, а только по существу содержания.
ОЧЕРК ПЕРВЫЙ.
1.
Собирать книги и предметы старины так, как это делается всеми нашими любителями, — неинтересно.
Газетные объявления, аукционы, антикварные магазины — вот все источники, из которых черпают они все свои приобретения, путь дорогой, не всякому доступный и суженный до последних пределов; в нем нет творчества, это путь бар, привыкших, чтобы жареные рябчики сами валились им в рот.
Между тем Россия была полна оазисов, где в тиши и в глуши таились такие сокровища, какие весьма редко можно встретить на рынке. А так как не гора пошла к Магомету, а Магомет к горе, то в один августовский вечер я сел в вагон и он понес меня в глубину России.
Стр. 76
2.
Через день, к сумеркам, поезд, не признающий по обыкновению на боковых линиях таких пустяков, как расписание, с большим опозданием дотащил меня до станции Ельня.
Моросил дождь, на пустынном перроне одиноко стояла длинная тощая фигура не то Гамлета, не то Мефистофеля в черном кургузом плаще до талии и в черной шляпе с широченными полями. До полного сходства ей не хватало только шпаги и пера на голове.
Это был Ченников, мой приятель, с имения которого я решил начать свое путешествие.
Зоркие, ястребиные глаза его сразу отыскали меня в кучке высадившихся пассажиров, и он, бесцеремонно расталкивая всех, поспешил ко мне навстречу.
— Два часа уже тебя жду! — заявил он. — И жена со мной.
— Где же она?
— Устала, в экипаже сидит!
Я забрал свой чемоданчик и плед с подушкой, и мы вышли на другую сторону станции. У подъезда стояла рыжая тройка, запряженная в коляску с поднятым кожаным верхом. Из-под него протянулась маленькая женская рука.
— Здравствуйте, наконец-то дождались вас! — приветливо заговорил знакомый голос Софьи Михайловны.
Чемодан водрузился на козлы, мы уселись, и коляска шагом тронулась с места.
— По городу иначе нельзя! — пояснил Ченников. — Колдобина на колдобине; выберемся на большак, иная статья пойдет! Вот, посмотри, полюбуйся на нашу Венецию! — Он указал рукой на чудовищную, чуть не с Марсово поле, грязную лужу. Кругом нее тянулся ряд низеньких деревянных домиков, безнадежно унылых, темных и мокрых. Скука закрадывалась в душу от их вида.
Коляску колыхало, как лодку на море, и мы поневоле «жали масло» то из маленькой пышки Софьи Михайловны, сидевшей с одного края, то из мощей ее супруга, помещавшегося с другого. Чтобы не откусить язык, мы ехали молча. Город, нако-
Стр. 77
нец, кончился, коляска пошла ровнее. Ченников подался вперед к спине кучера.
— Ефим, тряхани! — сказал он.
Локти кучера зашевелились. Тройка перешла на рысь, потом взяла полным ходом, и мимо замелькал густой лиственный лес; шумел ветер, чавкали копыта коней, по кожаному верху стучал дождь, а мы, уютно зажавшись в глубине коляски, вели оживленный разговор о далеком Питере, о всяческих новостях и о знакомых.
Десять верст незаметно остались за нами. Ночь окончательно заволокла все кругом. Впереди замелькали огоньки усадьбы, раздался собачий лай, и мы вкатились в черный зев ворот; коляска остановилась у дома. В освещенной висячей лампой столовой нас ждали с чаем и ужином старик-отец Ченникова и три сестры последнего.
___ ___ ___
Дмитрий Филиппович Ченников — фигура нерядовая. Он был некрасив, на впалых, желто-бледных щеках и змеистой, тонкой верхней губе у него темнели реденькие темные волоски; большой плотоядный рот при разговоре всегда ощеривался, обнажая два ряда неровных, крупных зубов; под серыми властными и внимательными глазами всегда лежала синь. Сразу в нем чувствовался себялюбец до мозга костей и что-то хищническое.
И он действительно был большой хищник... волк по женской части в своем уезде! Женщина была его альфой и омегой. Жизнь его являлась сплошной охотой на них, циничной и откровенной.
В Питере женщинам он не нравился: в нем было слишком много уездного, начиная от речи, не всегда правильной, чисто смоленской, с ее «видитя», «слушайтя» и т. п. Студентом харьковского института, дома на каникулах, он производил фурор: грива волос на голове, небрежный костюм, горячие речи и тон а ля Базаров — все это действовало вокруг Ельнинской лужи потрясающе. Ветеринарные студенты ведь всегда сердцееды и «нигилисты»!
Стр. 78
Одевался он, как художник: на шее гигантской бабочкой торчал необыкновенный по величине и яркости бант; длинные волосы падали почти до плеч. Но он обладал тем, что у уездных франтов обыкновенно отсутствует: большой наблюдательностью, тонким юмором и умом, делавшими беседу с ним всегда интересною. И когда вы говорили с ним, то чувствовали, что перед вами — талантливый человек.
Что в нем было поразительно и неподражаемо — это мимический дар. Иногда среди разговора он вдруг понуривал голову, скрещивал на груди руки — и вы уже хохотали: перед вами стояла живая, метко подмеченная карикатура того, о ком шла речь.
Незадолго до нашей первой революции Ченников зимы стал проводить в Петербурге, где я и познакомился с ним. Он выпустил «Думский альманах» с карикатурами на события тех дней и на членов Первой Думы. Все вызывавшие такой смех читателей позы действующих лиц художники рисовали с самого Ченникова.
Актер он был великолепный, но сценой почему-то не интересовался. Студентом и позже он увлекался писательством, печатался, но потом забросил перо и взялся за издательство. Года через три он оставил и это, и значительно позже описываемого здесь времени, в сорок лет, вдруг взялся за кисть и за палитру и, не учась, самоучкой, после нескольких плохих картин овладел техникой и так быстро пошел в гору, что последние работы его — пейзажи — уже можно назвать художественными произведениями. И это увлечение погасло...
Искрами от костра разбросался и исчез, не создав ничего, большой талант...
Еще крепкий, но уже впадавший в детство добродушный сатир и три безнадежно целомудренных старых сухаря разных форматов — вот что такое были сестры и отец Ченникова.
Я увиделся с ними в первый раз в жизни, но папаша встретил меня радостно, будто старого знакомого, и обеими руками крепко пожал мою.
Во время ужина он сидел за большим овальным столом против меня и раза два лукаво подмигнул мне глазом. Грозные взгляды — шпаги — всех трех дев заставляли его поды-
Стр. 79
мать свои выцветшие зеркала души к потолку и с невинным видом барабанить перстами по столу. В чем заключалось дело, я понял после ужина.
Выпал миг, когда я один остался в столовой и вдруг почувствовал, что кто-то дергает меня за рукав. Я оглянулся: из-за большого фикуса на меня глядело лицо старика.
— Женский пол любите? — шепотом, но довольно громко спросил он. Не успел я раскрыть рта, как старик отвернулся, замурлыкал и уткнулся в оконное стекло.
— Ах, старый черт! — укоризненно произнес голос вошедшего Дмитрия Филипповича. — Сказано тебе раз навсегда, чтобы не смел приставать ни к кому. Убирайся вон!
Старик бочком выбрался из зеленой заросли.
— А ты-то, Митечка, сам любишь ведь? — забормотал он с заискивающим видом, — беседка-то, а?
Дмитрий Филиппович помог ему ускоренно достигнуть двери и захлопнуть ее.
— Что уж ты так вытолкал старика? — примирительно заметил я, — пускай себе болтает!
— Субординация нужна! — ответил Ченников, сев на стул и вытягивая длинные ноги до середины комнаты. — Его распусти только — черт знает что натворит. Ах, и развратный же хрен! — Ченников помотал головой и залился тончайшим фальцетным смешком. — Раз как-то так случилось, что на Рождестве он на три дня один в доме остался. Приезжают потом сестры вечером — весь дом освещен, а в нем Содом и Гоморра: полны комнаты девок, все пьяные, пляшут, поют и среди них папахен в виде Адама па выделывает!
— А ведь и ты, брат, тем же местом ушиблен! — помолчав, сказал я.
— Ушиблен, верно! — с убеждением, комически воскликнул Ченников. — Все под Боженькой ходим, планида, значит, такая!
Мы перешли к обсуждению дальнейшего плана моих действий. Об отъезде на другой день нечего было и думать — Дмитрий Филиппович и София Михайловна воспротивились этому самым решительным образом. Порешили на том, что я выеду
Стр. 80
вместе с Дмитрием Филипповичем через два дня к Фирским, в знаменитое когда то имение композитора М. И. Глинки. Дальше путь мне предстоял уже в одиночестве, на наемных лошадях и по составленному на общем совете маршруту.
_________
У мелких и средней руки помещиков, кроме общечеловеческих слабостей, имеется еще и специальная: по приезде нового гостя все они считают непременным долгом показать ему свое хозяйство. Часа два вас водят по конюшням с россинантами, по пустым скотным дворам, по вонючим свинарникам, требующим не показов, а чистки, и наконец вас, достаточно унавоженного, приводят в сад и дают возможность отдохнуть в тени и подышать свежим воздухом.
Ченников этою манией не страдал. Утром, минуя все конюшни, мы вышли с ним в сад и обошли его по еще сырым дорожкам. В одном из наиболее глухих углов, среди ольховой заросли, торчала побуревшая от времени беседка-башенка с тесовою, прогнившею кровлей. Ченников указал на нее костлявой рукой.
— Храм любви!.. — как бы изнывая от воспоминаний, шутовски заявил он: — семейное, так сказать, учреждение.... Осматривать не стоит: кроме рваной кушетки, других музейных редкостей в ней нет.
Сад был невелик и весь зарос лопухами и дуплистыми, никуда не годными яблонями с мелкими кислыми яблоками.
— Я не хозяйничаю!.. — поспешил сказать Дмитрий Филиппович, заметив мое недоумение. — С выговорами обращайся к сестрам: имением занимаются они. Одна ведает молоком, другая садом, третья полем, жена детьми... На мне тяготеют одни высшие соображения!
— А именно? Заклады имения?
— Заклад дело не худое: я на него второе именьице прикупил! — ответил Ченников.
Мы обошли вокруг дома. Он оказался совсем новым, пристроенным к небольшому старому флигелю. Ни сколько-нибудь
Стр. 81
старинной мебели, ни бумаг, ни даже книг, кроме самых новейших, в нем не имелось.
— Погоди, завтрашний день тебя вознаградит за все! — сказал мне Ченников в виде утешения.
— Узришь и поражен будеши!
__________
Вечером все мы засиделись в столовой до полуночи: шли разговоры о предчувствиях, привидениях и вообще о потустороннем.
Старик Ченников исчез сейчас же после ужина и потом раз пять проходил с озабоченным видом через столовую, интереса к нашему разговору он не выказывал ни малейшего. Огромный зато интерес проявили все остальные; у некоторых на глаза набегали даже особые слезы, появляющиеся, как известно, у слушателей только при самых жутких местах повествования.
Дмитрий Филиппович в Бога не верил до ярости, не желал даже крестить детей своих, так что каждые крестины стоили добродушной и кроткой Софье Михайловне долгой борьбы с ним. А в чертовщину, оказалось, верил до слезы. Историй было рассказано множество, и, наконец, мы разошлись с зажженными свечами по своим комнатам. Как мне ручалась потом Софья Михайловна, даже сам домашний Мефистофель пробирался к себе, потрухивая в душе; необыкновенно боялся он, как оказалось, трех вещей: возможности заболеть, привидений и мышей.
Я вступил в свою маленькую комнатку, еще не оклеенную обоями и пахнувшую свежей сосной, запер дверь, и только что поставил свечу на ночной столик — в окно слегка стукнули.
Я невольно вздрогнул. Сквозь стекло смутно обрисовалось чье-то прижавшееся к нему, сплюснутое лицо. Я поспешил к окну и отворил его, передо мной в виде мокрого и растрепанного перепела стояла фигура родоначальника дома. В спальню мою ворвались свежесть и шум деревьев — был ветер.
— Марья в беседке ждет!.. — зашептал старик, подавшись плечами в комнату, — лезьте в окошко!
Стр. 82
— Какая Марья? — с недоумением спросил я.
— Скотница!.. Чего вы там пустяками-то задались? Лезьте скорей, здесь низко!..
— Нет, благодарю вас!.. — ответил я, сообразив, в чем дело.
— Папаша?! — пронесся среди темноты визгливый зов; я узнал тонкий голос вертлявой и маленькой старшей сестры Дмитрия Филипповича.
Старик так и присел, держась руками за край подоконника, и часто заморгал глазами. Только голова и кончики пальцев виднелись мне.
— Папаша-а?! — проверещал очень похожий на первый голос второй сестры.
— Идите же, ведь вас ищут! — сказал я. Старик нырнул и разом исчез во мраке. IIIорох быстро кравшихся шагов долетел до меня и слился с шелестом листьев.
— Папаша, папаша, папаша?!! — хором прокричали все три.
— Папаша-а-а?! — покрыл все звуки ночи басок плечистого богатыря, младшей Ченниковой.
Было до того карикатурно похоже на знаменитую любовную серенаду «трех кавалеров», что я засмеялся и высунулся наружу; с заднего крыльца во тьму и пространство тянулись три руки с горевшими свечами. Я подался вперед еще больше и узрел всех трех сестер, сбившихся в тесную кучу; лица и руки их казались совсем белыми.
— Иду, чего там!.. — недовольно отозвался где-то совсем близко от крыльца старик.
Я закрыл окошко и улегся спать.
__________
3.
На следующий день после сытного завтрака и горячего прощанья знакомая тройка рыжих понесла меня и Димитрия Филипповича по дороге к Фирским.
Имение их расположено на высокой издалека видной горе, словно нарочно насыпанной среди равнины. Вершина ее вся заросла густым лесом, и усадьбы долго видно не было. Подъе-
Стр. 83
хав ближе, я увидал, что то был не лес, а вековой липовый парк; дорога дала петлю и затем стала подыматься к нему. Скоро перед нашими глазами на обширной пустынной поляне, будто старый огромный гриб-шляповик, вырос еще Екатерининской стройки деревянный дом с большим мезонином; часть окон его была заколочена досками, стекол в большинстве рам не имелось совершенно. Верхний балкон давно обрушился, и только боковые перила с частью еще державшихся точеных балясин, точно две беспомощно опустившиеся руки, торчали в воздухе. Подъезда не было и помина, но следы его в виде светлых полос, как бы шатер, рисовались над распахнутой дверью. Крыша на доме кое-где провалилась: доски обшивки местами отстали и сползали со стен, обнажая темные ребра-бревна.
Тройка остановилась против входной дыры в дом; там виднелся широкий коридор, заполненный кулями с овсом.
— Да разве здесь живет кто-нибудь? — спросил я, озираясь.
— Внук Глинки, член земской управы, потомственный дворянин Фирский собственною своей персоной! — с усмешкой вполголоса ответил мой спутник. Мы вышли из экипажа.
— Что же, разорен он совершенно, что ли? — продолжал я допрос. Удивлению моему не было пределов: дом грозил ежеминутным падением, и как могли в нем жить люди — мне казалось непостижимым.
— Нет... — отозвался Ченников.
Дом стоял на довольно высоком фундаменте, и, чтобы попасть во внутрь, приходилось взбираться по куче крупных камней, оставшихся от развалившегося крыльца.
Только что мы одолели это препятствие и, как по тропинке, стали пробираться между двумя стенами из кулей, откуда-то сбоку показался деревянного вида господин лет тридцати пяти с необыкновенно узким, точно обтесанным по бокам лицом и дубовым носом; незнакомца украшала рыжая французская бородка, одет он был в серый измятый пиджак, из-под которого виднелась подпоясанная шнурком синяя рубаха.
Стр. 84
— Здравствуйте, Иван Павлович! — воскликнул Ченников, выступавший впереди. — Сколько времени не видались мы с вами?!
— Здравствуйте... — равнодушно отозвался тот, подвергаясь энергичному трясению руки. Наше неожиданное появление ровно ничем не отразилось ни на лице, ни в бесцветных глазах хозяина. Дмитрий Филиппович познакомил нас.
— Со стариной нашей губернии приехал ознакомиться! — сказал он про меня. — Разумеется, ваше имение никак нельзя было объехать!..
— Что ж, милости просим... пожалуйста!.. — монотоннее кукушки ответил хозяин.
Мы вступили в обширную лакейскую. Вокруг стен ее тянулись новые лари для ссыпки зерна. Фирский открыл высокую дверь с двумя-тремя уцелевшими кусочками золоченой резьбы в верхней части ее и еще раз повторил: пожалуйте!
Перед нами была огромная и высокая странная зала — белая, с темным клетчатым потолком. Только несколько минут спустя я сообразил причину ее необычайности: потолок был покрыт старинною крупною подрешеткою, самой же штукатурки на нем давно не существовало.
У стен, точно в магазине, было нагромождено множество старой мебели. У двери имелся уголок, устроенный наподобие гостиной; у стены справа безмолствовал длинный рояль красного дерева с украшениями из золоченой бронзы.
Хозяин ткнул нам пальцем по направлению кресел, жавшихся кругом овального стола, а сам пошел за женою.
Мы сели. Опускаясь в кресло, я заметил, что сажусь на растрепанную мочалу: обивка на сиденье и спинке отсутствовала и только по клочьям синей ткани, удержавшейся кое-где на гвоздиках, можно было судить, что таковая когда-то имелась. Я перевел глаза на диван и другие кресла и убедился, что все они были в таком же состоянии. Мебель в зале находилась всевозможная: диван красного и орехового дерева со сломанными спинками, кушетки, стулья, кресла александровской эпохи с перебитыми ножками и т. д. Все это было изодрано и испачкано,
Стр. 85
и только немногие предметы казались целыми.
— Рояль Глинки!.. — многозначительно проронил Ченников. Я оглянулся и тут только заметил, что ножек и педали у рояля нет и что драгоценный инструмент стоит на трех толстых и круглых березовых поленьях. Мой спутник откинулся на спинку кресла, вытянул вперед ноги и с видом Мефистофеля закачал острыми носками ботинок. Мое изумление его забавляло.
А я был поражен, как никогда! Я ехал в гости к великой тени и был убежден, что наследники и родственники автора «Жизни за царя» и «Руслана и Людмилы» любят и берегут его уголок, и что я найду последний хотя бы в приблизительной неприкосновенности.
— Белый зал!.. — вполголоса отчеканил Ченников, — посмотри: на стенах остатки золоченых шпалер... Представляешь себе Глинку, гуляющего, или сидящего здесь?
— Нет! — вырвалось у меня, — это хоромы Плюшкина! Отворилась левая из двух противоположных дверей, и показалась довольно полная блондинка не первой молодости и свежести в белой, очень похожей на ночную кофте и в полосатой юбке. За ней понуро шагал глава дома.
— Здравствуйте! — приветливо заговорила она, идя к нам. — Как это мило, Дмитрий Филиппович, что вы вспомнили, наконец, своих соседей!
Ченников представил меня, и хозяйка жестом театральной гранд-дамы указала нам на наши кресла. Мы опустились на них, и среди рынка начался «светский» разговор. Хозяйка видимо не понимала всей его нелепости и вознеслась в эмпиреи. Ченников порол ей в тон всякую околесину, а я сидел как на иголках: хотелось поскорее уйти прочь, заглянуть во все уголки старого дома, пройтись по парку, нашептавшему Глинке его мелодии...
Ченников понял, наконец, мое душевное состояние и обратился к хозяйке с просьбой разрешить мне посмотреть дом.
— Да, да, разумеется, конечно!.. — любезно согласилась она, — только сперва мы выпьем кофе, не правда ли? Я уже распорядилась... Ваничка, поторопи...
Стр. 86
Ваничка, все время с видом жертвы рассматривавший свои ногти, встал и ушел торопить. Через несколько минут босая растрепанная девка со щелками вместо глаз и рта, ухмыляясь видимо необычному ей делу, внесла большой поднос с четырьмя чашками бледно-рыжего кофе и со всем, что в деревне к нему полагается: с ломтями белого хлеба, маслом и густыми сливками.
Иван Павлович водворился на прежнее место и принялся жевать хлеб и пить кофе.
— А библиотека Глинки у вас сохранилась? — спросил я хозяйку.
— Библиотека? — удивилась та и повернулась к мужу. — Ваничка, где у нас библиотека? Тот вынул из чашки свой нос и задумался.
— Была в курятнике... — несколько погодя, ответил он.
— В старом?
— Нет...
Должно быть, глаза у меня вылезли на лоб от их мирной беседы; хозяйка приметила мое изумление и поспешила пояснить обстоятельства дела: — Это, видите ли, угловая комната у нас в доме, — сказала она, — библиотечная стала сильно протекать, книги и перенесли в угловую. А потом на зиму пришлось перевести туда кур, они ведь боятся, знаете ли, холода!
— Если эти книги не составляют для вас семейных реликвий... — осторожно стал я подходить к цели моей поездки, — то, может быть, вы не откажете часть их продать мне?
— Он великий любитель книг! — вступился Ченников, — у него замечательная библиотека!
— Да... но какие же книги у нас? Все хлам, старье: ни модных романов, ничего порядочного....
— Чем старше, тем лучше!.. — ответил я.
— Но я боюсь, что мосье испачкается: там пыль, паутина!..
— Это не страшно!.. Разрешите встать и пройти взглянуть?..
Хозяйка с любезной улыбкой наклонила голову, и затылок ее показал мне фигу из жидких волос. — Пожалуйста! Ваничка, проводи... Ченников остался любезничать с хозяйкою, а я вслед за
Стр. 87
Иваном Павловичем пересек зал и вышел в широкий коридор.
Слева и справа вели куда-то высокие двери. Коридор заполняли всяких размеров кадушки, пустые и с огурцами; между ними торчали бутыли, валялись пузырьки и даже два задних колеса от телеги. Казалось, что я шел по какому-то «развалу», куда ветошники вынесли для торга всякую заваль и никудышину.
Мой вожатый отворил последнюю дверь справа, и мы очутились в полусумерках. Свет золотыми полосками проникал в щели между досками двух больших заколоченных окон.
Иван Павлович подошел к ближайшему и ударом ноги отшиб одну тесину, затем другую, и в комнате стало светло. Справа и слева от входа, наклонившись вперед, темнели два хромоногие большие комода. Ящики из них были полувыдвинуты и виднелось содержимое — книги и тетради. Поперек комнаты лестницей были устроены нашесты для кур, занимавшие всю заднюю половину. Под нашестами аршина на полтора в вышину грудился куриный помет, спекшийся от времени в твердую кору.
— Только и всего у вас книг? — осведомился я, указывая на комоды.
— Иван Павлович глубокомысленно придержал себя двумя пальцами за самый кончик бородки.
— А тут-то? — ответил он, показывая глазами на кучу навоза.
— И там книги? — вскрикнул я.
— Ну да. Навозу на них совсем чуть-чуть, разве на четверть! Куры ведь только зимой здесь у нас сидят!
Я забрался под нашест и увидал, что спутник мой был прав. Навоз был совершенно сухой и легко снимался целыми пластами. Я скинул пиджак и долго не мог найти место, куда бы возможно было приткнуть его без риска превращения его в шкуру пятнистого ягуара; стены были в паутине; комоды покрывала по крайней мере на палец толщиною пыль. Я повесил, наконец, пиджак на ручке двери и приставил калеку-стул к левому комоду.
Стр. 88
— Нельзя ли щетку или метелку у вас попросить? — обратился я к Ивану Павловичу.
— Зачем?
— Местечко на полу для книг надо очистить — класть их из комодов некуда.
— Да пол-то на что?
— Грязен он очень!
— Какая же это грязь? Это пыль... мягко, что им там сделается? Книга пыль любит. Валите к стене и ладно!
Я обтряхнул носовым платком стул, отчего золотистое облако наполнило на несколько минут комнату, затем уселся и с волнением приступил к разборке. Иван Павлович молча сопел позади меня:
— А я уж уйду?.. — проговорил, наконец, он, — если понадоблюсь, покричите! —Я остался один.
Поймете ли вы, читатель, то, что испытывал я в те минуты? Курятника не стало, дом омолодел, зазвенели давно умолкнувшие голоса. В шелесте листков альбомов и писем слышался шелест платьев, чувствовался их аромат, незримые тени плыли мимо...
Но надо было торопиться! Я бережно, на платок, отложил особою кипкою письма и рукописи и принялся за просмотр книг. К прискорбию моему, почти все они оказались разрозненными, а главное, испорченными: целые десятки листов были вырваны из них чьими-то злодейскими руками.
Покончив с комодами, я перебрался к груде и принялся отдирать навозные слои.
Впервые здесь я убедился, какой благодетель куриный помет для российских книг и как великолепно они сохраняются под ним! Портятся только самые верхние, облицовочные книги и то лишь в том случае, если они без переплетов. Зато ни одна каналья не полезет под нашест, чтобы вытащить «на цыгарки» загаженную книгу, и всегда предпочтет запустить лапу в шкаф, или ухватить что ни попало и выдрать наискось столько страниц, сколько захватят корявые пальцы. Книги, главным образом, были екатерининского времени, но попадались и изда-
Стр. 89
ния времен Анны Иоанновны и Елизаветы. Пару книг я выудил петровской эпохи, а затем несколько масонских, изданных в царствование Александра I.
Раза два ко мне наведывался и что-то говорил Ченников, безмолвно сопел за моей спиной хозяин, звали меня завтракать, но было не до того: как можно говорить о завтраках, когда у тебя в руках «Описание о Японе», увидавшее свет в 1734 году? С пола я встал только тогда, когда перебрал все книги до последней. Отдельно я отложил порядочную кучку книг, рукописей и альбомов.
Выйти в гостиную в виде зебры было немыслимо. Я воззвал в коридоре к Ивану Павловичу и, когда он появился, показал ему чумазые руки и такие же невыразимые <так>, и он повел меня мыться и чиститься.
Та же босоногая девка принесла мне глиняный таз с водой, усердно, как конюх лошадь, со всех сторон поскребла меня стертой донельзя щеткой, и мы направились в гостиную.
И Ченников, и хозяйка видимо изнемогали от зверской обязанности два часа беспрерывно занимать и приятно улыбаться друг другу. Увидав меня, оба просияли.
— Ну что, увенчались ваши труды успехом, нашли что-нибудь интересное? — обратилась ко мне хозяйка.
— О, да! — ответил я. — И даже очень много!
— Отдохните, садитесь!.. — продолжала она. — Вы, я думаю, совсем измучились! Вот вы какой любитель... даже странно видеть в наш век...
От отдыха я отказался и выразил желание осмотреть дом и затем погулять по парку.
— В доме смотреть у нас нечего! — ответила хозяйка. — Все, знаете ли, протекает, так мы живем только в трех комнатах, остальное все пусто. Но если вы такой интересан, пожалуйста! Ваничка, покажи!
На этот раз Ченников предпочел наше общество тет-а-тету с хозяйкой и, взяв Ивана Павловича под руку, пошел с ним впереди. Широко жили наши предки! Об этом свидетельствовала вся-
Стр. 90
кая комната, в которую вступали мы. Каждая из них легко могла вместить обычную петербургскую квартиру в три-четыре клетки. Хода наверх не было, вместо него загадочно глянула на нас дыра в потолке: лестница давно обвалилась и исчезла в печах в зимнюю пору.
Обходя дом, я понял, почему зал произвел на меня впечатление мебельного магазина: в него была поснесена обстановка почти изо всех комнат; Иван Павлович распахивал одну дверь за другой, и темень и пустота обдавали нас запахом гнили и сырости; вглядевшись, можно было различить висевшие с потолка доски и зеленые и черные пятна плесени, расползшиеся по стенам.
— Протекает... — неизменно куковал перед каждою комнатой хозяин.
— А где же был кабинет Михаила Ивановича? — спросил я.
Иван Павлович молча открыл дверь с противоположной стороны коридора: в два больших окна лился свет, на нас глянул сад, одна из лип в самую комнату вдвинула свою зеленую руку. Рам не было и помина, но окна со стороны сада почему-то стояли незаколоченными.
— Кабинет... — произнес хозяин. — Рояль, что в зале, здесь стоял, а там другой был!
Жилища всегда сохраняют в себе излучения душ его обитателей. И мы, живые станции века беспроволочного телеграфа, чувствуем эти излучения и переводим их не только во впечатления, но и в ощущения.
И в густой, высокой комнате я почувствовал присутствие Глинки. В ней впервые прозвучал «Дивный терем стоит». Пел ее калека-рояль, тогда полный звуков и сил, слушала молодежь — теперь старые, разбитые стулья и кресла да эти липы, что глядели и теперь в окно... Как ненужно и чуждо делается все остающееся от ушедшего поколения тем, кто сменяет его! Книги, мебель, оружие, даже монеты — все служит только одному, много двум поколениям. Редко-редко что-либо переходит из века во век! Кому-то нужна смена жизни и разрушения. И как хорошо, что существует детство, юность, осень и смерть!..
Стр. 91
Из кабинета мы вернулись в коридор и вышли в сад.
— Пожалуйста, не церемоньтесь с нами! — сказал Ченников хозяину, — у вас, наверное, есть дела, и идите себе. Я парк знаю и покажу его Сергею Рудольфовичу.
— Ну, что же!.. — с приметным облегчением согласился Иван Павлович. — Меня действительно того... ждет кое-кто!
Он исчез.
Мы вступили точно в тоннель со сводом из зелени; по обе стороны темнели неохватные стволы лип. Аллея густо заросла лопухами и травой, и только по самой середке, куда-то в сумерки, в прохладу и даль вилась протоптанная тропочка: казалось, мы попали в сказочный лес; вот-вот впереди должна была показаться избушка на курьих ножках или домик из пряников!
— Видел, где я нашел книги: под куриным навозом?! — воскликнул я; я все еще не мог прийти в себя от избытка впечатлений.
Ченников вздернул вверх угловатые плечи.
— Неблагодарный! — напыщенно произнес он. — Возблагодари судьбу, что там сидели только куры! Что бы сталось с твоими книгами, если бы в угольной прозимовала корова?
— Но почему ж они живут так? — продолжал я, — в долгу они, как в шелку, да?
— Отнюдь! Дворянское дно, и только! Чувствуют себя оба прекрасно, нигде решительно не бывают и вот уже десять лет все решают, что делать: продать имение или строить новый дом.
Аллея свернула влево; она в виде квадрата окаймляла обширный луг, очевидно бывший когда-то сплошным цветником. Дом стоял на середине одной из сторон и виднелся отовсюду. Со стороны цветника он опирался на четыре колонны; за ними расположилась длинная крытая веранда.
Мне вдруг вспомнилась чудесная картина «Все в прошлом». На заднем плане ее изображен совершенно такой же дом, и мне почудилось даже — уж не с него ли писал свою картину художник?
Мы обошли главную аллею и попали на двор.
Наши выпряженные лошади стояли середи него, поодаль от
Стр. 92
всех строений, привязанные к задку коляски, и ели сено. Кучер со скучающим и небрежным видом похаживал кругом них и помахивал веточкой жасмина.
— Закладывай, Ефим! — приказал Ченников.
— Накормили тебя?
— Сыт-с... — с презрением в голосе ответил тот.
— Что, или плохо?
— Да добросовестно-с. Оно бы при таких хоромах и не шло даже!.. Я уж коней к стенам близко и не ставил: убьет, борони Господь!
Мы взобрались в дом и опять мимо кулей с овсом вернулись в зал. Немедленно из дальних дверей показались и хозяева. Отобранные мною книги высокой грудой лежали в «гостиной» на диване.
— Понравилось? Правда, чудесный парк?.. — спросила хозяйка. — Конечно, запущен немного...
— Парк дивный!—поспешил согласиться я.
— Разрешите теперь закончить дело: сколько я вам должен за эти книги и рукописи?
— За эти? — она взглянула на груду, потом на мужа. Тот пожал плечами.
— Ничего, конечно!
Меня обдало как холодной водой.
— Как ничего, помилуйте?!
— Разумеется ж ничего... это даже смешно говорить о таких пустяках!
— Да вовсе не пустяки!.. — Хозяйка не дала мне договорить. — Мы дворяне! — напыщенно произнесла она, — дворяне книгами не торгуют!
— Но я-то в каком положении перед вами? Мне-то за что вы их дарите?
— На память о Глинке: вы такой поклонник его! Пусть они послужат вам в вашей библиотеке!
Делать было нечего! Пришлось шаркать ножкой, целовать ручку и говорить акафистные слова. Книги были увязаны в пачки, узкоглазая девка вынесла их на двор, и мы стали прощаться с хозяевами. Оба вышли проводить нас. Я сунул в руку девке на чай
Стр. 93
рублевку, и она так ошалела от такой диковины, что сперва застыла, разинув рот и глядя на бумажку, а потом со всех ног, словно желая забодать, ринулась целовать мне «ручку». Я едва спасся в экипаж.
— Пошел! — сказал Ченников.
— Доброго пути! — крикнула хозяйка, посылая нам что-то вроде воздушных поцелуев. Мы, махая шляпами, беззвучно закатились по траве. Один поворот, и старый дом скрылся из вида...
С. Р. Минцлов.
|
