Арцыбашев М.П. Записки писателя. VIII. Ультрафиолетовые // За свободу! 1923. 12 декабря. № 290 (1039). С. 2–3; 13 декабря. № 291 (1040). С. 2–3. [Полемика с Е.Д. Кусковой, С.Н. Прокоповичем и Ф.А. Степуном (по поводу «Мыслей о России» в СЗ № 17)]

М. Арцыбашев

Записки писателя. VIII. Ультрафиолетовые

1.

Незадолго до болезни Ленина мне передавали, будто на одном из заседаний малого совнаркома вождь коммунистической партии сказал:

— Наше дело проиграно! Теперь остается одно: найти людей, которым можно было бы передать власть, с уверенностью, что они, по крайней мере, не отнесутся слишком жестоко к нам!

Я не знаю, были ли эти слова действительно сказаны. Но если нет, то чем же объяснить такое страстное стремление большевиков к разложению русской эмиграции путем внедрения в ее сознание сменовеховских идей?

Неужели, в самом деле, только потому, что фактические победители России чувствуют себя в некоем духовном одиночестве и жаждут разделить его с кем-нибудь? Вряд ли! Большевики показали себя слишком твердокаменными материалами, чтобы придавать какое бы то ни было значение запросам такого рода. Своей жажде власти и сопряженных с нею благ они принесли столько жертв — вплоть до измены своему знамени — что, несомненно, будь их власть крепка «всерьез и надолго», этого было бы с них совершенно достаточно.

С точки зрения большевиков, мы, эмигранты, — сплошь ярые контрреволюционеры, враги трудового народа, прислужники капитализма, предатели и ренегаты. Казалось бы, им, истым революционерам, не должно быть никакого дела до такой, с позволения сказать, дряни. Тем более что с тех пор, как смолкли всякие разговоры об интервенции, и Европа стала все ласковее поглядывать в русский карман, эмиграция совершенно утратила характер реальной угрозы для советской власти.

А между тем, большевики, не щадя сил и средств, добиваются признания от этой самой, бессильной и контрреволюционной, эмиграции!

Трудно сказать, на что в данный момент большевики расходуют больше энергии — на проповедь коммунистических идей, на заигрывание с Европой или на пропаганду сменовеховства.

Это казалось бы необъяснимым, если бы не было совершенно ясно, что в примирении с эмиграцией — единственное спасение большевиков.

Три положения заложены в основу этой мысли: без заграничных кредитов восстановление России невозможно, а кредиты могут быть даны только тогда, когда во главе России станут круги, пользующиеся доверием Европы; наладить государственно-хозяйственный аппарат большевики не в состоянии, а в лице эмиграции из России ушло большинство общественно ценнейших сил, подлинных организаторов и инициаторов; большевики пользуются непримиримой ненавистью огромного большинства русского народа, а эта непримиримость поддерживается и питается непримиримостью эмиграции.

О последнем стоит сказать несколько лишних слов. Та, более или менее сознательная часть народа, от которой, в конечном счете, и зависит судьба советской власти, не забывает, что лучшие силы русской интеллигенции предпочитают тяжесть добровольного изгнания — совместной работе с большевиками. В эпоху всеобщего оподления эта стойкость дает уверенность, что по отношению к большевикам нет ошибки, что это действительно духовные отщепенцы, скверная морока, которая должна рассеяться. В тоске безнадежности, в минуты слабости и уныния русское общество черпает огромную нравственную поддержку именно в том сознании, что есть еще где-то люди, которые не поддаются большевистскому растлению, не признают и никогда не признают палачей своей родины. В этом и заключается тот «raison d’etre», значение и оправдание самого бытия эмиграции, о которых, к сожалению, забывают очень многие, но которые прекрасно учитывают сами большевики.

Чем более стойко будет стоять на своей позиции эмиграция, тем менее возможно большевикам найти тех людей, которые, по крайней мере, не отнесутся к ним слишком жестоко.

Вот почему они не жалеют ни энергии, ни денег на пропаганду сменовеховских идей как вернейшего средства к моральному разложению эмиграции. Тому разложению, при котором только и возможно примирение с этими извергами рода человеческого.

2.

Открытое сменовеховство успеха не имеет. Слишком уж определенна его подоплека, слишком пахнет от него советскими червонцами.

Но давно известно, что в деле разложения противника большевики не имеют себе равных. На смену наивно-прямолинейным сменовеховцам типа «Накануне» они немедленно выдвинули иных агентов, гораздо более тонких и неуловимых.

Это люди, которые, формально оставаясь в антибольшевистском лагере, творят то же гнусное дело, перенося вопрос о примирении с большевиками с переоценки деятельности большевиков на переоценку отношения к ним.

Сменовеховцы старались оправдать большевиков. В этом была их грубая ошибка. Факт безумного разорения России, залитой кровью, слишком очевиден, чтобы его можно было прикрыть какой бы то ни было идеологией.

Новые, ультрафиолетовые сменовеховцы действуют гораздо умнее. Они вовсе и не стараются оправдывать большевиков. Напротив, они сами охотно обличают все грехи и преступления советской власти. Они отрекаются от интернационалистических идей коммунистов, и Россия не сходит у них с языка. Они даже не отрицают, что большевики не в состоянии восстановить Россию.

Таким образом, они как будто ничуть не расходятся с общим настроением эмигрантской мысли. Их предательская работа начинается уже где-то по ту сторону факта, в шатком мире идеологических посылок, в неуловимом извращении понятий, в проведении спасительных граней там, где, казалось бы, их невозможно провести.

Это яд тонкий, действующий на самое сознание врага.

Нужно очень осторожно разбираться в этой запутанной игре, чтобы поймать красную нить их тайных замыслов.

Конечно, остается под большим вопросом, являются ли они прямыми агентами советской власти или только сами являют печальный пример путаницы понятий и неустойчивости принципов, вообще столь характерных для российской интеллигенции.

Но, во всяком случае, дело свое они творят очень успешно. Число их сторонников умножается не по дням, а по часам, и в последнее время с ними начинаешь сталкиваться там, где меньше всего можно было бы этого ожидать.

То мелькнут эти ультрафиолетовые лучи по симпатичному личику мадам Кусковой, то заблестят они на лысине г. Прокоповича, то, словно луч прожектора, пробегут по всему стану меньшевиствующих, то неожиданно ярким пятном соберутся на страницах почтенных эсеровских «Современных записок», то так замигают по столбцам газеты «самого» Павла Николаевича Милюкова, что в глазах зарябит!

Наблюдая эту «игру света и тени», я не могу не отметить появившуюся в последних книжках «Современных записок» статью некоего г. Степуна.

Если не ошибаюсь, г. Степун — один «из стаи славных» общественных деятелей, недавно высланных большевиками из России и, в качестве «пострадавших за правду», с особым почетом встреченных эмиграционными кругами.

Откровенно говоря, не только я, но и вся Москва не могла тогда понять, за что именно их выслали? Никакой контрреволюции они, слава Богу, не устраивали, а мирно жевали свои академические пайки, запивая их обильными лекциями самого лояльнейшего вкуса по всевозможным учреждениям Культпросвета.

Сам г. Степун объясняет эту высылку «очень глубоким пониманием» со стороны большевиков. По его словам, их выслали «лишь за внутреннее неприятие советской власти».

Что касается самого г. Степуна, то теперь я уже совершенно согласен, что, препровождая его по адресу эмиграции, большевики обнаружили, действительно, очень глубокое понимание. Но относительно его внутреннего неприятия остаюсь при особом мнении.

В его «мыслях о России» мы находим яркое и типичное выявление именно того ультрафиолетового сменовеховства, о котором я говорил выше.

Основное положение его «мыслей» таково:

«Пора заменить игнорирование России ради большевиков игнорированием большевиков ради России!»

Это положение он подкрепляет рядом настойчивых утверждений:

«Никакая иная власть, кроме большевистской, сейчас фактически невозможна. Всякая иная снова ввергнет Россию в ужасы террора и войны».

«Большевики уже идут тем единственно возможным путем, который с объективной необходимостью приведет их к восстановлению не только капитализма, но и государственного правопорядка».

«Утверждать, что большевики всегда творят благо, было бы слишком большим оптимизмом, но не видеть, что они его иногда творят — все же нельзя».

«Я, конечно, всегда остаюсь далек от утверждения, что все палачи — пророки и священники».

«Но самый быстрый путь к их свержению — это предоставление их логике жизни».

Как видите, здесь есть все, коли нет обмана!..

Большевики не только не отожествляются с Россией, но Россия им противопоставляется. Их разрушительное прошлое определенно констатируется. Они признаются все же злом, которое должно быть свергнуто, и тут же указан вернейший способ их свержения.

В отдельности все это совершенно приемлемо, но в стройной логической связи картина получается совершенно неожиданная.

Ясно, что, точно следуя положениям г. Степуна, мы неизбежно должны признать большевиков, ибо никакая другая власть невозможна, а, следовательно, большевистская власть необходима и тем оправдана. Если большевики только «не всегда» творят благо, то все же они его, значит, творят. Раз палачи только не всегда священники и пророки, то, очевидно, среди них достаточно и тех и других. А так как большевики уже и сами идут к восстановлению капитализма и правопорядка, то требуется только не мешать им, не бороться с ними, оставить их у власти и предоставить самим себе!

Если под такой программой не подпишется обеими руками сам Троцкий, то он просто неблагодарная скотина и больше ничего.

Тихо и незаметно поворачивая руль в сторону признания большевиков, ультрафиолетовый сменовеховец наносит сокрушающие удары непримиримой эмиграции, противопоставляя им тех, кто остался в России и честно служил большевистским экспериментам над живым телом родины.

«Эмигрант, это человек, в котором ощущение причиненного им революцией зла, окончательно выжрало ощущение самодовлеющего бытия как революции, так и России».

«Несмотря на большевиков, Россия осталась в России, а не переехала в сердцах русских эмигрантов в Париж, Берлин и Прагу».

Не бороться с наименьшим злом, дабы не насаждать большего, не только позволительно, но и обязательно.

Конечно, «признавать зло непозволительно, ибо признавать зло, значит утверждать его в достоинстве добра».

Но «есть глубокая разница между фактическим признанием и внутренним приятием».

И, наконец, «неоспоримым представляется мне тот факт, что свою победу над декретом русская жизнь одержала “благодаря” той конкретной предметной работе, которую в России вела серая армия беспартийных советских работников! Эту заслугу за не эмигрировавшей частью интеллигенции давно пора безоговорочно признать!»

Снова поставив эти утверждения в логическую связь, мы получим следующее: эмиграция поставила свое я выше судьбы родины и тем совершает тяжкое преступление против России. Напротив, те, кто работал по советской указке, честно послужили своей родине. Правда, они служили палачам и тиранам, они работали вместе с ними, а результаты работы мы знаем, но они делали это только для того, чтобы во имя наименьшего зла спасать родину от большего, и притом они только фактически подчинялись разрушительным требованиям власти, а внутренне были против разрушения России. Отсюда логический вывод, что если личное не выжрало в нас любви к родине, если мы желаем конкретно служить русскому народу, мы должны отказаться от своей непримиримости, возвратиться в Совдепию и работать вместе с большевиками.

Чего же еще иного им и нужно?

3.

Внимательно проанализировав все эти «мысли», мы увидим, что все это не что иное, как скверное шулерство; нарочитое, и с очень определенной тенденцией, извращение понятий.

Прежде всего, — никогда эмиграция не игнорировала России ради большевиков!

Во время великой войны сербская армия под натиском австро-германских полчищ оставила пределы Сербии и перешла на остров Корфу. Значит ли это, что сербская армия игнорировала Сербию ради австро-германцев?

Конечно, нельзя отрицать, что среди эмигрантской массы есть много простых шкурников, спасавших свои животы. За границей около трех миллионов русских. Это огромная толпа и она очень разнолика. Но прежде всего надо различать два понятия: беженцы и эмигранты. Беженцы — это люди, бегущие от опасности, эмигранты — это люди, не примирившиеся с известным порядком, не имеющие в нем места и покидающие родину только под давлением необходимости, какой-нибудь торгаш, удравший из Могилева при подходе немцев, и Герцен, эмигрировавший из царской России во имя борьбы с нею, далеко не одно и то же! Валить в одну кучу шкурников и идейных противников советской власти, конечно, в интересах большевиков, но и подтасовка самая очевидная.

Ну да, эмигранты покинули Россию, но они сделали это после долгой борьбы и невероятных мучений, в ходе самой борьбы. Они унесли с собою горячую любовь к этой родине и страстную мечту о ее освобождении.

Разумеется, оставляя родину, невозможно прихватить с собою и ее поля, и ее леса, и ее святыни, и ее народ… Можно только захватить с собою на память горсточку родной земли… Но все-таки я утверждаю, что подлинная живая Россия, действительно, выехала из России в тех самых эмигрантских сердцах, над которыми так бессердечно трунит г. Степун.

Ибо о какой России идет речь?.. О географическом пространстве?.. О многомиллионной массе великорусских мужиков, украинцев, татар, евреев, черемисов, бурят, туркмен, чукчей и прочая и прочая?.. Или о той России, которая являла собою живое лицо, со своими национальными культурно-историческими чертами?

Если — да, то что общего между этой Россией, с ее «великим прекрасным русским языком», с ее могучей литературой, с ее самобытной культурой, с ее православием, с ее вечным исканием Божьей правды, с ее отвращением к торгашеству и насилию… и третьим интернационалом, языком телеграфного кода, комиссародержавием, гонением на религию, футуристическим бедламом, зоологическим материализмом и кровавыми чрезвычайками?

Правда, под пластом советской грязи лежит все тот же русский чернозем, но чтобы он не зарос чертополохом, чтобы на нем снова могла произрастать старая русская культура, необходимо, чтобы в оный день он получил сохраненными ее семена. Роль хранителя взяла на себя эмиграция, и она сохранит заветы, которые так бешено стараются вытравить из души русского народа большевики.

Нет, эмиграция не игнорировала Россию ради большевиков. В борьбе с ними она остается фактором большого значения.

Теперь перейдем ко второй половине Степуновского утверждения.

Игнорировать большевиков ради России?

Но позволят ли они себя игнорировать?

Ведь тут же рядом г. Степун, не ведая, что творит, и «сам себя бияху по ланитам», категорически утверждает:

«Большевикам мало одной лояльности! Они требуют и внутреннего приятия, т.е. мало признать их факт и силу, но надо еще признать их за истину и добро!»

Верно!.. А так как все мы прекрасно знаем, что в достижении намеченной цели большевики не страдают отсутствием решимости и слабостью нервов, то что же остается?

Лицемерить? Играть между фактическим признанием и внутренним приятием? Невинность соблюдать и большевистский капиталец приумножать?

Но, увы, «глубокое понимание» товарищей чекистов уже отмечено г. Степуном.

Итак, одно: верно служить большевикам, точно и честно исполняя их предначертания, хотя бы они вели Россию прямо к черту на рога, и утешаться тем, что есть все-таки разница между лояльностью и внутренним отношением!

Это и называется бороться с большевиками за Россию!.. Бедная Россия.

Г. Степун утверждает, что никакая иная власть, кроме большевистской, невозможна.

Я это слышу уже не в первый раз, но еще ни разу я нигде не нашел логического обоснования этой мысли. Не дал мне его и г. Степун. Впрочем, и не пытался дать.

Потому ли, что это очевидная истина, не требующая доказательств, или потому, что доказательств тут нет?.. Я думаю второе.

Правда, г. Степун говорит, что всякая иная власть «только снова ввергнет Россию в ужасы гражданской войны и террора». Но это не есть доказательство по существу.

Во-первых, почему «только»?.. Неужели всякая власть, кроме большевистской, никакой иной цели себе не поставит и вечно будет воевать и казнить?

Во-вторых, то, что свержение большевиков и воцарение новой власти сопряжено с кровью, вовсе еще не значит, что эта власть невозможна. Это только доказывает, что переворот будет кровавым.

Возможно. Но что же делать? Как бы ни была кровава операция, но в некоторых случаях она необходима.

Весь вопрос в том, является ли данное положение вещей именно таким случаем, требующим операции?

Я думаю, что да. При той лютой ненависти, которую питает почти весь народ к большевикам, советская власть не может отказаться от режима террора, а экономический результативный ход назад при режиме террора невозможен. Рано или поздно те «ножницы», о которых думают большевики, когда говорят о смычке с крестьянством, сомкнутся. Сомкнутся и срежут большевистскую головку.

В-третьих, размах гражданской войны и террора власти зависит от того, до какой степени дойдет изолированность большевиков в массах и какова будет сущность этой новой власти. Большой вопрос, что потребует больше крови — свержение большевиков или длительное продолжение их кровавого разрушительного режима? Ведь террор продолжается, ведь Россия нищает и голодает, ведь русские граждане продолжают погибать в подвалах чрезвычайки и от постоянного голодания.

Ведь, в конце концов, это знает и сам г. Степун, предлагая все же считать советскую власть злом, хотя бы и наименьшим, и подсовывая фактическое признание большевиков не как средство для их укрепления, а только как вернейший способ борьбы с ними.

Правда, этот способ немного странен: бороться тем, что «не бороться, предоставить большевиков логике жизни», т.е. фактически оставить их в покое до тех пор, пока сама земля их носит!

Этот замечательный способ вот уже шесть лет практикуют в России беспартийные советские служащие, заслугу которых г. Степун так высоко возносит, и можно с уверенностью сказать, что если им ничто не помешает, то они могут продолжать в том же духе еще и шестьдесят и шестьсот лет… И притом с таким же успехом!

Г. Степун говорит о победах. Где он видит эти победы, это его секрет. В беспардонном разгуле НЭПа? В последнем декрете об изъятии вредных книг, в числе которых на первом месте стоит Евангелие и сочинения Льва Толстого? В изгнании из России всех, хотя бы только внутренне не приемлющих большевизма?..

Еще две-три таких победы, и некому будет терпеть поражения?

Но если даже пресловутый НЭП считать все-таки кое-какой победишкой «над декретом», забывая, что это и есть только новый декрет, то и это, надо же сказать правду, результат не фактического признания и конкретной работы, а именно непризнания. Не советским беспартийным служащим, а кронштадтскому восстанию и крестьянским бунтам обязаны мы переменой курса политики большевистской.

Крестьянство, не мудрствуя лукаво и не делая никакого тонкого различия между фактическим признанием и внутренним приятием, поставило Ленина перед угрозой всероссийского бунта. Оно просто било комиссаров и не давало большевикам хлеба.

А «не эмигрировавшая интеллигенция»?

Когда к генералу Маннергейму пришло несколько русских офицеров и интеллигентов, прося у него помощи против большевиков, бравый воин, не способный разобраться в фактическом и внутреннем, наивно ответил им:

— Господа, но если бы вы не взяли на себя хотя бы только продовольствия красной гвардии, она бы разбежалась через неделю, потому что это стадо даже прокормить себя не в состоянии!

А еще с большой уверенностью можно сказать, что если бы беспартийные советские работники не построили большевикам хотя бы того скверного государственного аппарата, который они все же построили, то советская власть развалилась бы весьма быстро и эффектно.

Я не хочу осуждать эту серую обывательскую массу, от которой смешно требовать геройства. Она была вынуждена пойти на службу к большевикам голодом и страхом. Но причем же тут заслуги, причем тут победы? Что же тогда называется падением, поражением и сдачей на милость победителя?

Одну только заслугу я готов признать за этой массой: это именно она развратила и разложила коммунистическую власть.

Она облепила этих фанатиков и изуверов липкой обывательской грязью, научила их брать взятки, красть, роскошествовать, пьянствовать, нежиться с дорогими содержанками, она незаметно вытянула из их души всякий боевой пафос и превратила их в простых прохвостов.

Но, во-первых, товарищи-большевики обнаружили в этом направлении такую прыть, что еще вопрос, кто кого больше разложил, а во-вторых, — если это и заслуга, то заслуга навоза.

Большевики сами влезли по уши в эту навозную массу, прели в ней, прели и перепрели окончательно!

Не в такую ли же большевистскую клоаку и с такою же целью тянет нас ультрафиолетовый сменовеховец?

4.

Правда, «раб покорен гласу господина, пославшего его». Но по свойственной мне наивности я все-таки полагал, что для всякой наглости существует предел, за которой она не перешагнет.

В ошибке своей я убедился только тогда, когда прочел в статье г. Степуна следующее великолепное и очаровательное откровение:

— Подрастающее поколение, хотя и не учится, но зато развивается быстрее и глубже!..

Умри Денис, лучше не напишешь!

Но Бог с ним, с г. Степуном.

Я потревожу его еще только для одной цитаты, которой хотел бы прикрыть его окончательно и навсегда, как гробовой крышкой.

«Подмеченный Плехановым в Ленине дар невероятного упрощения проник в русскую жизнь гораздо глубже, чем это кажется на первый взгляд. Быть может, он не только материально развалил Россию, но и уподобил себе своих противников!»

Виноват! Еще веночек на могилку:

«Во всех разговорах мучительно ощущается все та же проклятая, почти неразрешимая трудность проблемы большевизма: требование, чтобы она была разрешена во всех плоскостях, не только в политической, но и в моральной и в религиозной!»

Вот именно! Таковое требование и является причиной нашей непримиримости, столь непонятной для растленных Лениным ультрафиолетовых душ.

Ибо нам мало того, что новая экономическая, или какая-нибудь другая, политика большевиков может (если может!) восстановить хозяйство России и ее политическое значение в глазах Европы. Нам необходим прямой и точный ответ: приемлема ли нравственно и религиозно какая бы то ни была сделка с тиранами, убийцами и грабителями?

И я скажу, что для меня, для многих, кто сохранил в своем сердце подлинную Россию с ее вечным исканием высшей правды и не поддался Ленинскому яду упрощения, в этой проблеме нет ничего неразрешимого. Мы решаем ее очень просто: нет, ни при каких условиях и ни под каким соусом для нас неприемлема работа по уборке трупов, рука об руку с их палачами.

Трудность начинается для тех и тогда, когда вопрос с самого начала ставится так: под каким предлогом, сохраняя и в самой подлости оттенок благородства, можно примирить — осуждение большевиков как деспотов и палачей с желанием пасть им в объятия. Тут действительно все семь греческих мудрецов ничего путного не придумают.

Эту проблему, впрочем, можно решить еще при одном условии: совершенно и уже окончательно отбросив в сторону всякие моральные соображения.

Именно так и поступает П. Милюков, с восторгом приветствовавший «мысли» Степуна.

По крайней мере, невозможно язвительнее насмехаться над человеком, чем издевается Милюков над бедным Карташевым, осмелившимся не вовремя вспомнить о каком-то там нравственном законе.

— Ах, святой человек! Не мешался бы ты зря в мирские дела!

Сам г. Милюков, конечно, далеко не святой! Можно даже прямо сказать, что к святости он не имеет ровно никакого отношения. Он реальный политик, а сие равнозначуще хроническому грехопадению.

Есть такие милые, но легкомысленные создания!..

Он был ярым сторонником войны до победного конца и верности «нашим доблестным союзникам». На этом он просчитался, насилу выкарабкался из проклятых Дарданелл и, отряхнувшись, немедленно ориентировался на Германию. Ныне он снова возлежит в лоне Авраама Пуанкаре и, по-видимому, чувствует себя прекрасно. Так ему ли невместно ориентироваться и на большевиков, когда того потребует «динамика исторического процесса»?

А если вдруг не большевики, а монархия?

Ориентируется Павел Николаевич и на монархию, и на демократию, и на черта с его бабушкой.

Все дело в динамике, а динамика вещь, как известно, чрезвычайно неустойчивая.

Он — реальный политик, а этим все сказано, и вольтерьянцы напрасно ропщут.

5.

После векового перерыва воскресли старые и мудрые слова:

— Цель оправдывает средства!

Их нагло и твердо возгласил Ленин, этот великий инквизитор нашего времени, моральный идиот, полутруп, заразивший своим тлетворным дыханием весь мир.

Использовав все средства, перед которыми еще недавно останавливались самые бесстыдные, — бешеную демагогию, зверские инстинкты преступных подонков общества, террор, предательство, клевету и подкуп, — он добился власти, он победил!

Правда, не надолго, но не все ли это равно? Лучше тридцать лет питаться живой кровью, чем триста лет мертвечину жрать!..

Так говорил орел, а очарованные вороны одобрительно каркали.

Человеческая слизь привыкла ползать на животе перед всяким успехом. Это она провозгласила, что победителей не судят, это она с завистью следила за победными шагами Ленина, это она петушком пытается бежать по его следам.

Теперь Ленина нет. Ленин исчез. Он умер для жизни. Но дух его жив и гуляет по всему свету, в той беспощадной торгашеской откровенности, в той наглой свирепости непокрытого насилия, в той подлой гибкости компромиссов, на которых ныне зиждется им зараженная реальная политика всего «культурного мира».

Отовсюду звучат торжествующие крики уже не грядущего, а пришедшего хама:

— Цель оправдывает средства!

Великий нравственный закон, над которым так долго и упорно, с кровью и слезами трудилось человечество, забыт. Над ним смеются, его считают буржуазными предрассудками, сантиментальной романтикой.

Мир преклонился перед реальной политикой.

И кажется мне, что человечество совершенно напрасно прожило последние три столетия.