Марк Вишняк. [Рец.:] И. Штейнберг. От февраля по октябрь 1917 г. [Берлин; Милан: Скифы, 1920]; Б. Камков. Органический недуг; А. Шрейдер. Федеративная Советская Республика (Проект конституции и объяснительная записка). [Берлин; Милан: Скифы, 1920] // Современные записки. 1921. Кн. IV. С. 388—393.

Стр. 388

И. Штейнберг. «От февраля по октябрь 1917 г.»; Б. Камков. «Органический недуг» и А. Шрейдер. «Федеративная Советская Республика». (Проект конституции и объяснительная записка.)

Обе книги выпущены народившимся недавно берлино-миланским издательством «Скифы». Каждая из них представляет собой «выпуск первый» особых серий изданий, посвященных «Проблемам русской революции» — первая книга и «Теории и практике советского строя» — вторая книга.

Хотя уже несколько месяцев минуло, как вышли из печати эти «первые выпуски», — последующих продолжений что-то не видать. Не слышно пока ничего и о предположениях на будущее. Думается, что это факт не случайный, как не случайно и то, что, дебютируя в конце 1920 года, издательство не нашло в своем портфеле ничего более своевременного, как произведение г. Штейнберга, начатое в ноябре 1918 г. в швейцарском курорте и законченное в феврале 1919 г. в московских Бутырках; Камкова — от января 1919 г. и Шрейдера от июня-октября того же 1919 года. Сопоставляя эти факты с содержанием обозреваемых книг, не можешь отделаться от мысли, что авторы и издатели не дали ничего лучшего или большего не столько потому, что того не хотели, сколько потому, что не могли — не имели ничего другого предъявить...

Авторы с утомительной и излишней тщательностью устанавливают все мелочи, до точных дат включительно, когда им или возглавлявшемуся ими так называемому левоэсе-

Стр. 389

ровскому течению приходилось играть какую-либо роль — преимущественно в период упадка и развала российской революции. При этом характерна та настойчивость, с которой в случайном нюансе, в личных разногласиях, в оттенках психологии они силятся рассмотреть «принципиальное» расхождение и подчеркнуть свою «особую» точку зрения. То же, что в действительности отличает их точку зрения от точки зрения большевиков, с которыми там и здесь авторы как будто бы полемизируют, сводится к немногому. Там, где большевики откровенны до цинизма и последовательны до бесчеловечности, там левые эсеры, половинчатые и прикровенные, стыдливые и совестливые до того, как пасть, становятся восторженными энтузиастами и морально-эстетическими апологетами своего и чужого падения, после того, как оно случилось.

Штейнберг сообщает следующую интересную подробность об отношении левых эсеров к октябрьскому перевороту: «Накануне ухода большевиков из Предпарламента состоялось совещание представителей центральных органов партий большевиков и левых социалистов-революционеров... Левые соц.-револ., заявив, что считают необходимым остаться в Предпарламенте, обещали в то же время полную поддержку большевикам в случае революционных выступлений вне его» (Стр. 115. Примеч.). Это выжидательно-нерешительная позиция в дальнейшем приобретает у Штейнберга такое идеологическое обоснование: «Левые с.-р. высказывались против немедленного, до Учредительного Собрания, восстания для передачи власти народу. Но... они будут участвовать, содействовать и помогать его торжеству, что они потом и доказали. Вопрос о восстании был, таким образом, для них вопросом не принципа, а вопросом политической и технической своевременности» (стр. 123-124).

Под знаком той же «своевременности» решался левыми эсерами и вопрос об отношении к с.-р. партии. Штейнберг повествует: «Организуясь самостоятельно, левое крыло в то же время не считало нужным расколоться (?.. — М.В.) окончательно и покинуть старую партию. Оно составило вместе с большинством общие списки кандидатов для выборов в Учредительное Собра-

Стр. 390

ние... Имя партии с.-р. было настолько популярно в массах, что революция была больше заинтересована в выпрямлении и оздоровлении политической линии старой партии, чем в создании новой партии» (стр. 91).

Так, попутно, опровергается легенда, пущенная в обращение теми же левыми эсерами во время разгона Учредительного собрания. Тогда они подчеркивали, что правое большинство создалось в Учредительном собрании искусственно, в силу выборной техники, которая дала возможность партии с.-р. использовать популярность левых эсеров, включенных в общий эсеровский список. Теперь выясняется, что в действительности положение было как раз обратное.

Большевики разогнали Учредительное собрание. Левые же эсеры, конечно, post factum этот разгон освятили морально. «Учредительное собрание, бывшее идеалом и страстно ожидаемой целью в первый период революции, — пишет Штейнберг (стр. 127-128), — теперь уже станет излишним, будет уже изжитой, пройденной ступенью... Учред. собрание могло бы существовать только если бы оно стало на точку зрения признания власти Советов. Оно пошло против Советов и поэтому неизбежно должно было погибнуть».

Ни для кого не тайна — и меньше всего делали из этого секрет сами большевики, — какое значение придавалось и придается ими советской конституции и Советам. Левые же эсеры, заимствовав выдумку Парвуса, использованную большевиками в своих временных партийно-политических целях, сделали из Советов догмат новой веры, венец политического творчества. В их интерпретации «славное имя Советов» чуть ли не имманентно присуще социализму. Особенно усердно старается это доказать А. Шрейдер.

Он не может забыть прекрасных дней Аранжуэца — весны 18 года, когда вкупе и влюбе со Стекловым, М.Н. Покровским, М. Рейснером и Лацисом с Аванесовым — впоследствии теоретиками и практиками ЧК, — он участвовал в выработке советской конституции. Выработанный всей этой почтенной компанией проект был, однако, почти накануне обсуждения

Стр. 391

его V съездом Советов заменен другим, наскоро составленным проектом Стеклова. Этот последний, «неудачный и кривобокий», «чрезвычайно-коммунистический», по выражению г. Шрейдера, проект, и был одобрен Съездом Советов. Отсюда и обида А. Шрейдера, и его собственный «научно и тщательно» разработанный проект с объяснительной к нему запиской и критикой одобренной конституции.

У А. Шрейдера до болезненности остро выражено стремление «стоять на диаметрально противоположной» или «совершенно противоположной точке зрения» (см. стр. 51, 52, 53 и др.). Он стремится всюду подчеркнуть «громадную» и «огромную» разницу между своим проектом и всеми другими. По существу же вся разница сводится: к уравнению избирательных прав города и деревни; к уменьшению многостепенных выборов до двухстепенных и даже прямых; и к более решительному признанию федеративного начала, или самостоятельности власти советов «на местах». Эти, бесспорно, положительные черты проекта Шрейдера, по сравнению с официальным текстом советской конституции — сопровождаются, к сожалению, такими «теоретическими» комментариями, которые, не будучи нисколько связаны с советской системой, по заданию должны обнаружить эрудицию автора и служить научным фундаментом для его критики и пожеланий; в действительности же они обнаруживают лишь невоспитанность ученика, бранящего своих учителей — Л. Дюги и Жэза, — повинных лишь в том, что их взгляды оказались недостаточно легко усвояемыми для поверхностного и самонадеянного ученического ума».

Как, например, примирить постоянные нападки А. Шрейдера на «остатки буржуазной юрисдикции» (стр. 53) с никчемными ссылками на практику и даже отдельные казусы административной юстиции Франции (стр. 96 и др.)? Достаточно привести всего одну цитату, чтобы понять, насколько бесцельны поиски примирения противоречий А. Шрейдера. Достаточно упомянуть, что этот именующий себя народником автор печатно выдает за «основной лозунг русского народничества» — «служение интересам трудящегося народа, хотя бы даже вопреки мнениям его» (стр.

Стр. 392

67). Когда читаешь эти строки, перестаешь возмущаться мегаломанией А. Шрейдера, противопоставляющего себя... Жану-Жаку Руссо: « “Руссоизм”, лежащий в основе всей современной “демократической” (в кавычках, обязательно в кавычках, этого требует хороший советский стиль! — М.В.) буржуазной государственности, еще вполне владеет умами»... (cтр.93) и — «Мы, стоящие на точке зрения реалистической, чуждой совершенно всяких метафизических построений» (стр.71.)... И т.д.

Как хорошо все-таки, что А. Шрейдер сохранил для себя воспоминания о «реалистическом» Лацисе и Стеклове, а нам оставил «демократического» Ж.-Ж. Руссо! Он, видимо, не только не ведает, что творит, но и не способен измерить пределы своего неведения...

Как произведения личного творчества, книги Штейнберга и Шрейдера — Камкову принадлежит лишь небольшой отрывок — не представляют никакого интереса: бездарно написанные, они малосодержательны и путаны. В качестве же идеологии левоэсеровского течения они устарели и стали в известном смысле анахронизмом еще до того, как вышли из печати.

Медовый месяц «левоэсерства», когда оно пользовалось некоторым влиянием и отчасти потому сохраняло свое единство, давно уже канул в Лету. После героического периода своего существования — неприятия Брест-Литовского мира и террористических актов против Мирбаха и Эйхгорна — часть левых с.-р. во главе с Н. Биценко и Калегаевым непосредственно примкнула к большевикам; другие попробовали было вести свою линию, но личные самолюбия и претензии играть руководящую роль хотя бы в единоличной «фракции» вызвали ряд последующих расколов и расщеплений. Рядом с народниками-коммунистами появились революционные коммунисты и левые с.-р.-интернационалисты. Последние, в свою очередь, разделились на левых с.-р.-активистов (лидер Черепанов), относительных активистов (лидеры Спиридонова и Камков), соглашателей (лидер Штейнберг) и т.д.

Левоэсеровское течение давно уже перестало быть единым. Оно разбилось на ряд ручейков, либо бесследно затерявшихся

Стр. 393

в той политической пустыне, которую создал вокруг себя советский строй, либо влившихся — раньше или позже — в общую водную систему, орошающую «социалистический оазис». Со смертью Черепанова, убитого большевистскими агентами «при попытке к бегству», сошли со сцены «активисты». А с недавним официальным переходом в ряды коммунистической партии Камкова, Иванова-Разумника, Штейнберга и прочих чижиковых — «левоэсерство» утратило вместе с практиками и своих виднейших как-никак идеологов.

И действительно, ради той идеологии, образцы которой мы встречаем в обозреваемых книгах, особое от большевизма организационное существование левого эсерства не оправдывается. Субъективно эта идеология может быть и дорога авторам, может казаться им — и только им — даже оригинальной; но объективно она не имеет никакого значения, кроме музейного и архивного.

Марк Вишняк.