Скиталец. Гибель Иокогамы (Впечатления очевидца)
Скиталец С.Г. Гибель Иокогамы (Впечатления очевидца) / Скиталец. // Современные записки. 1924. Кн. ХХ. С. 265–301. – Содерж.: I. Катастрофа. – II. Под открытым небом. – III. Царство смерти. – IV. На корабле. – V. Отъезд. 

О землетрясении в Японии в начале сентября 1923 г.


Стр. 265
ГИБЕЛЬ ИОКОГАМЫ.

(Впечатления очевидца)


I.

Катастрофа.



До поездки в Японию я представлял себе эту страну в самых ярких, радужных красках: мне казалось, что там вечно сияет пышное, торжественное солнце, круглый год расцветают цветы и на счастливом острове среди лазурного «тихого» океана живет счастливый древний народ, подобный римлянам, сделавший в мире сказочные успехи, быстро воспринявший европейскую культуру, но где все еще поют и танцуют под звуки древних струнных инструментов очаровательные гейши, а кругом, как колоссальный орган, звучит тихо дремлющее море и сияет безоблачное небо.

Но когда в конце июня 1923 г. я подплывал к берегам Японии, они поразили меня своим таинственно-хмурым видом: был период дождей, небо покрылось тучами, море — непроницаемыми туманами, и Япония была так мрачна и печальна, что, скорее, напоминала северные страны, чем «страну восходящего солнца».

Я читал в это время книгу легенд японского народа и тоже был разочарован: ведь в сказках каждой страны одухотворяются силы ее природы, но японская народная поэзия не создала ничего солнечного и радостного — наоборот: сказки японские замыкаются в культуре сверхъестественного, страшного; это исключительно мрачные фантазии: мертвецы встают из гробов для ужасающей мести живым, путник, забредший темной ночью на огонек и принятый с коварною лаской, оказывается во власти злой старой колдуньи,



Стр. 266



варящей в котле человеческое мясо, он бежит от нее под дождем в темноте ночи, а колдунья несется за ним, распустив длинные космы, вытянув вперед костлявые руки с острыми когтями...

И все в этом роде, всюду в японских сказках преследуют человека таинственные, злобные, сверхъестественные силы, как бы олицетворяющие собою коварный океан, беспросветные дожди и туманы, тайфун, наводнение и — ужас Японии — столь частые в ней землетрясения...

Землетрясения вошли даже в японские пословицы и поговорки:

— Бойся отца, — говорится в одной из них, — потом тайфуна и наводнения, но более всего страшись землетрясения».

К маленьким колебаниям почвы, ощущаемым очень часто, в Японии так привыкли, что почти не обращают на них внимания.

На летние месяцы я вдвоем с женой поселился между Токио и Иокогамой в местечке Omori, в уютном и тихом отеле «Bosui-ro», и в первую же ночь стены большого двухэтажного дома затряслись, а мебель задвигалась сама собой.

Мы испугались, но хозяин отеля утром успокоил нас, объяснив, что эти маленькие толчки земли — пустяки, что это здесь — обычное и совершенно безопасное явление.

Действительно, в течение двух месяцев нас трясло еще несколько раз, так что и мы стали относиться к землетрясениям с таким же спокойствием, как и все в Японии.

Наконец в конце августа решили переехать в Иокогаму: нам понравился там на улице «Накамура-чо» маленький домик в два этажа, который мы и наняли.

Домик стоял на горе в конце улицы, и с верхнего этажа открывался отличный вид: вся Иокогама со своими узкими неправильными улицами и переулками была как на ладони.

Мы меблировали дом, привели его в порядок, перевезли часть нашего имущества, а с оставшимся багажом выехали в поезде в субботу 1 сентября — день, оказавшийся роковым.

Казалось, ничто не предвещало несчастья: с yтpa



Стр. 267



шел небольшой дождь, но скоро перестал, дул ветер, но не особенно сильный, разгоняя серые облака, собравшиеся утром. Правда, в пути произошла некоторая странность; на одной из маленьких станций электрический поезд задержался на полчаса: перестало действовать электричество, но скоро ток возобновился, и мы поехали.

Минут через двадцать, высадившись на первой станции после Иокогамы «Сакураги-чо», чтобы быть ближе к цели нашего путешествия, — мы взяли простого рикшу с двухколесной тележкой для перевозки багажа и нагрузили на нее чемоданы, а сами пошли пешком, сопровождая экипаж.

Кратчайший путь пролегал узенькими переулками, напоминавшими тропинки.

Ветер усиливался, дул навстречу и мешал идти.

Мы шли и шутили по поводу ветра, вспоминая, что когда еще выезжали на вокзал в Харбине с целью отправиться в Японию, то на дороге лопнула шина у нашего автомобиля, а когда после остановки в Чань-Чуне опять ехали на вокзал, то опять лопнула шина, и когда ехали из Симоносаки в Токио, то около Киото впереди нашего поезда скала упала и загородила дорогу: мы смеялись над этими предзнаменованиями, которые могли смутить суеверных людей, но не нас: вопреки этим дурным приметам нам до сих пор жилось в Японии прекрасно. Вот только теперь трудно было взбираться на крутую гору, наверху которой находилась улица Накамура-Чо, и в конце ее, близко к полю — наша новая квартира. Мы помогали рикше, подталкивая тележку сзади, взбирались на гору по необыкновенно узким, похожим уже не на тропинки, а на щели, переулкам.

Наконец, криками ободряя друг друга, вспотевшие и усталые, вывезли экипаж из-под горы на верхнюю улицу, сравнительно широкую: она шла вдоль гребня горы, усеянной по обоим склонам живописными японскими домиками с зеленеющими фруктовыми садами.

Здесь на несколько минут остановились, чтобы перевести дух. До квартиры по ровной дороге оставалось минуть пять-десять ходьбы.

Вся обстановка момента была самая обыкновенная: вот клерк или бой в узорчатой короткой рубашке



Стр. 268



и с голыми ногами пролетел мимо нас на велосипеде; две японки в своих художественно-живописных кимоно с длинными, широкими рукавами, с вычурно зачесанными черными волосами, смуглыми лицами и косо поставленными миндалевидными глазами, прошли по улице, шлепая и стуча о мостовую деревянными сандалиями и щебеча что-то на своем странном, мелодичном языке... И еще проходили люди, каждый со своими мыслями, будничными заботами и хлопотами.

А внизу, в глубокой долине, как гигантский муравейник, копошился город с полумиллионным населением, проносились поезда и трамваи, торговали магазины, улицы пестрели ярко одетой, бесконечно текущей толпой; по бесчисленным голубым каналам, пересекавшим город по всем направлениям, плыли суда и лодки с голыми бронзовыми от солнца гребцами; вдалеке синел океан, омывавший набережную этого странного, оригинального и живописного города: там стояли океанские великаны-корабли, приплывшие сюда из различных стран земного шара...

Мы двинулись дальше и сделали несколько шагов по дороге.

Я шел рядом с женой серединой улицы, сзади вез тележку наш рикша.

Вдруг мне показалось, что под горой, на глубине нескольких сажен, загремел гул поезда, мчавшегося через железный мост.

Гул приближался, усиливаясь: я слегка удивился — мы сейчас только шли под горой и знали, что никаких поездов в этой части города не ходит.

Только что хотел сказать об этом жене — ни с того ни с сего откуда-то налетел и зверем взвыл, пригибая деревья, внезапный ураган, гул подземного поезда слился с его ревом, прокатился где-то совсем близко под нами, и на этот раз это был уже злобный, похожий на яростное ржание гигантского чудовища подземный раскат, полный клокочущей ярости.

В этот момент, прежде чем мы поняли что-либо, земля под нашими ногами с бешеной скоростью рычага локомотива задергалась взад и вперед горизонтально, принимая вместе с тем и наклонное положение то в одну, то в другую сторону: она дергалась и качалась, как решето с зернами, и нас стало швырять по улице,



Стр. 269



как зерна в решете: трудно было устоять на ногах — меня швырнуло в одну сторону, жену — в другую, и нам казалось, что мы долго ловили один другого на расстоянии нескольких шагов с протянутыми руками, изо всех сил стараясь сохранить равновесие и не упасть. Наконец обоих кинуло к решетчатому забору небольшого сада, против которого застало нас землетрясение: одной рукой я крепко схватил уцепившуюся за меня жену, а другой держался за решетку сада; рикша, бросив повозку, тоже держался за изгородь и что-то говорил побелевшими губами, но мы ничего не слышали: кругом с гулом и треском качались и рушились дома. 

Позади нас, на том месте, которое мы только что прошли, обрушилась на мостовую каменная стена упавшего дома, в нескольких шагах впереди два-три мгновения качался деревянный дом и, наконец, с грохотом рухнул на дорогу. Прямо перед нами, напротив сада, за решетку которого мы ухватились, упал небольшой одноэтажный домик, но не достиг до нас, мы видели, как землей с его упавшей кровли засыпало на крыльце женщину с ребенком, не успевшую выбежать на улицу.

Все это продолжалось не более пяти-семи секунд, но, как оказалось после, в эти несколько секунд вся Иокогама и почти весь город Токио — имеющий три миллиона жителей — обратились в одну сплошную груду развалин.

Вероятно, в эти несколько секунд мы пережили состояние ужаса; я убедился на собственном опыте, что ужас не есть какое-либо чувство; ужас — это временное бездействие всяких чувств, момент полной остановки мышления: все в человеке замирает — и мысль, и чувство — и поэтому я не помню, чтобы в эти страшные секунды я что-нибудь думал или чувствовал. Помню только: в первый момент, когда стало понятно, что происходит землетрясение, я не испытал страха: ведь прежние мелкие землетрясения, бывшие при нас, кончались благополучно.

В следующий момент мне показалось, что земля плавает и качается на чем-то жидком, как льдина на волнах, и что вся гора, на вершине которой мы находились, ползет вниз, в долину Иокогамы.



Стр. 270



Начался грохот падающих зданий. Душа замерла и онемела.

Способность мысли вернулась, как только землетрясение утихло: я стоял, крепко держась одной рукой за решетку сада, а другой поддерживая жену.

Первая мысль, явившаяся у нас обоих, была о смерти, возможной в следующее мгновение, потому что земля все еще тихо качалась под нами, как бы собираясь с новыми силами, и мы приготовились умереть, не покидая друг друга.

Сбежавшиеся люди вытащили из-под обломков засыпанную землей женщину: она была без чувств или мертвой — не знаю.

Тотчас же начался второй пароксизм землетрясения, почти с прежней силой: кто-то огромный и злобный, обитающий под земной корой, сорвался со своих цепей и, взбешенный, силился опрокинуть гору: огненный Титан рычал и ржал где-то близко под землей, с каким-то свирепым весельем раскачивал ее из стороны в сторону и вдруг начал бешено трясти, словно пытался сбросить земной шар со своих плеч куда-то в бездну.

Наконец он утих.

Со всех сторон сбегались люди, ища спасения в саду, у ворот которого стояли мы. Несколько молодых японцев пробежали в глубину сада с лопатами и ломами: дом, стоявший там, обрушился и задавил своих обитателей.

Сад наполнился беженцами, сидевшими прямо на земле, держась за стволы деревьев в ожидании дальнейших приступов землетрясения.

Мы тоже вошли в сад и вместе со всеми сели на землю, представлявшую теперь не опору для человека, а самую опасную из всех враждебных ему стихий: безопаснее всего было бы иметь крылья и улететь подальше от земли.

Японская толпа, наполнившая сад, вела себя с удивительным самообладанием: она состояла главным образом из женщин с детьми, но никто не волновался, не кричал, даже не повышал голоса, не было ни слез, ни истерик, все разговаривали с наружным спокойствием, даже находили возможным при встречах церемонно раскланиваться неоднократными низкими



Стр. 271



японскими поклонами и разговаривать с обычной японской вежливостью. Даже дети не плакали, и смирно и чинно сидели на земле около своих матерей.

Между тем земля по временам продолжала, как бы плавая, зловеще покачиваться, но уже более медленным темпом, чем в первый раз. Из сада мы видели часть нашей улицы, всю разрушенную, да в саду лежала груда обломков упавшего дома, откуда откопали и вытащили в бесчувственном состоянии двоих: мужчину и женщину. Мужчина вскоре пришел в себя, и начал стонать, а женщина лежала под кустом, вытянувшись, как восковая со скрещенными на груди руками, и не дышала.

Ее с головой накрыли прозрачною марлей и больше уже не занимались ею: должно быть, умерла.

В глубине сад оканчивался крутым и глубоким обрывом горы. Мягкая земля здесь потрескалась и немножко сползла вниз.

Я полагал, что в городе тоже много произошло разрушений, но, тем не менее, считал землетрясение оконченным и рассчитывал хотя бы к вечеру спуститься в город. Посмотрел на часы: было половина первого: землетрясение началось, вероятно, ровно в двенадцать. Я вышел на край обрыва, откуда открывался широкий вид на Иокогаму.

Зрелище было потрясающее.

Густой черный дым застилал все, но сквозь его огромную тучу было видно, что города уже не существовало: весь он являл собой необозримую груду развалин, объятых чудовищным пламенем: пылали целые кварталы, целые улицы по берегам каналов представляли одно гигантское пожарище, над которым бушевало море огня. Пылающие крыши лежали на земле, похоронив под собою всех, кто был в домах. Город, обрушившись на своих обитателей, вероятно, вспыхнул в ту же минуту: двенадцать часов — обеденный час в Японии, когда во всех домах топятся печи, готовится пища: все дома загорелись одновременно, спасения не было никому и нигде... Гибель Содома и Гоморры, пожар Трои и Рима, разрушение Помпеи, Лиссабона и Мессины были, конечно, пустяками в сравнении с мгновенной гибелью современного мирового города с неисчислимыми богатствами, с сотнями ты-



Стр. 272



сяч жителей, из которых никого не видно было на улицах, да и улиц не было: горела колоссальная груда какой-то пылающей смеси исковерканных обломков, корчившихся в дыму и пламени.

В добавление к этой апокалиптической картине — из города каждую минуту доносились такие могучие, страшные взрывы, что, казалось, теперь уже от них сотрясалась земля; с моря валил черный дым колоссальною тучей, застилавшей половину неба: это горели запасы нефти и, может быть, взрывались склады военных снарядов.

Так погибла Иокогама, жемчужина Японии, знаменитый торговый город и порт на берегу океана.

Ужасающая картина гибели ее останется в истории человечества как величайшая катастрофа, какую когда-либо видел мир.


II.
Под открытым небом.



Рикша, сопровождавший нас, поручил нам свою тележку и побежал на станцию спасать свой дом и семью, обещая вернуться к четырем часам, но так и не вернулся более: вероятно, погиб на пожаре.

Вскоре поднялся дым и над улицей Накамура-Чо, но нам казалось, что горит где-то дальше нашего дома, внизу, по другую сторону горы.

Я хотел было сходить посмотреть, но жена не отпустила меня от себя, а пойти обоим — значило оставить без призора вещи.

Через некоторое время мы решили продолжать путь к нашей квартире и сами повезли тележку через обломки домов, которыми завалена была дорога: ни одного дома не уцелело на нашей улице — вместо них лежали груды исковерканных обломков. К счастью, ближайшие к нам дома не загорелись.

По улице, засыпанной обломками зданий, кирпичами, черепицей и железными листами разрушенных крыш, сновали взад и вперед люди, спасавшие свое имущество или искавшие потерянных близких.

Мы хотели добраться до своей квартиры и, если она уцелела, — сложить там наши вещи; но, пройдя с боль-



Стр. 273



шими затруднениями несколько сажен, были остановлены у поворота улицы криками толпы, что дальше идти нельзя, что там горит.

Действительно за поворотом кривой улицы горело, поднимался дым.

Мы опять оказались прижатыми к воротам нового маленького сада или скорее лужайки, окруженной деревьями, за которыми был обрыв и склон горы в сторону, противоположную Иокогаме: люди толпились, таская сюда узлы и всякий скарб. Нас почти насильно заворотили туда же с нашей тележкой.

С лужайки неожиданно увидали конец нашей улицы, криво загибавшейся в сторону, и двухэтажный маленький деревянный дом в конце ее, объятый пламенем: оно уже било из окон, пробивалось сквозь крышу, охватывая стены.

— Боже мой, да ведь это наш домик горит! — с непередаваемой болью и жалостью в голосе вскричала моя жена, всплескивая руками.

Действительно, горевший дом оказался «нашим домиком»; он устоял от разрушения, но зато сделался жертвой пламени.

— А твои рукописи? — вдруг вспомнила жена, — ведь там погибли твои рукописи!

Только теперь и я вспомнил, что еще накануне вместе с главным багажом она перевезла на квартиру и значительную часть моих рукописей: погибли результаты моего труда за несколько лет.

Не жаль было в момент всеобщего бедствия погибшего имущества, но гибель рукописей, для издания которых я приехал в Японию, гибель только что законченной пьесы, для постановки которой я предполагал поехать из Японии в Америку и Европу, — была крушением всех наших планов и надежд. Нечего делать больше в Японии, незачем и не с чем ехать в Америку...

Пылал не один только «наш домик», уже сгорел целый ряд домов со стороны Иокогамы. Стоило огню переброситься через дорогу на противоположный склон горы, тоже густо застроенный, — и мы оказались бы в центре колоссального костра.

На всякий случай вытащили из чемодана по смене белья, и с этим узелком приготовились бежать.



Стр. 274



Но куда? За обрывом пока еще не было пожара, а на склоне соседней горы, представлявшей голое поле, виднелась громадная густая толпа людей, выбравшихся туда из города. Их было, вероятно, несколько десятков тысяч — вся гора покрылась неподвижно столпившимися людьми с воздетыми к небу руками: все молили безучастное небо о спасении; туда мы собрались бежать, если бы только показался огонь между толпой и нашим становищем. Но, к счастью, ветер изменил направление и подул к Иокогаме.

На лужайке оказалась полицейская ставка: под деревом, за столом сидело несколько японских полицейских в белых кителях и что-то делали, что-то писали, куда-то посылали нарочных и получали донесения: может быть, сносились с Токио по радиотелеграфу.

Приближался вечер, целый день мы ничего не ели и не пили, негде было достать ни воды, ни пищи.

Соседом нашим оказался высокий и толстый человек в нижней рубашке, заправленной в брюки, заговоривший с нами по-немецки и оказавшийся немцем-коммерсантом, хозяином колониального магазина на улице Накамура-Чо: он дал нам одну из двух имевшихся у него бутылок красного вина и маленький кусочек сухой колбасы: больше и у него не было никакой провизии.

Скоро наступила темная сентябрьская ночь, на лужайку набралось много людей разных состояний и национальностей. Большинство были японцы.

Bсe сидели или полулежали на земле. Всю ночь стоял общий разноязычный говор. Спать никто не мог и не хотел: с промежутками в 15—30 минут земля зловеще шевелилась и покачивалась под нами, но предварительно ощущался отдаленно-глубокий подземный удар, а через момент земля слегка приподнималась и начинала качаться; это качание казалось мучительно-долгим и страшным.

Тучи дыма, черные днем, застилавшие горящий город, теперь осветились отблесками гигантского пожара, который ночью, казалось, разросся еще больше. Небо приняло кроваво-красный цвет. Казалось, и оно горело.

Иногда горизонт начинал бледнеть, принимая нежно-алый и бледно-розовый оттенки, но потом снова



Стр. 275



наливаясь багровою кровью. Из-за гор вышел красный месяц, напоминавший раскаленное железо. Странно и угрюмо светил он сквозь неподвижные ветви деревьев.

Ночь была мертвенно-тиха, ни один лист не шевелился, и только иногда периодически пробегал ветерок, вслед за ним ощущался глубокий подземный беззвучный удар, и тогда все с тревогой ждали обычного качания земли: момент — и она начинала медленно и мерно качаться.

Из долины горящей Иокогамы по временам высоко в небо взлетали, как ракеты, куски пламени и, медленно опускаясь, летели над нами: это течение воздуха гнало оторвавшиеся и горящие обломки дерева. Тогда все внимательно следили за полетом зловещей звезды.

Стоило ей упасть на одно из окружавших нас зданий — неминуема была бы новая катастрофа: но «галки» все успевали сгореть высоко в небе, в последний момент рассыпаясь искрами, как фейерверк.

У полицейских горел большой бумажный фонарь, повешенный на суку дерева.

При этом странном фантастическом освещении, смешанном с отблесками пожара, красным светом восходящего месяца и блеском пролетавших в небе пылающих «галок», около полицейской ставки двигались фигуры в коротких узорчатых рубашках, с голыми ногами в сандалиях, с повязками на голове в форме венка и с длинным бамбуковым копьем в руке — напоминавшие римских или средневековых воинов. Это была добровольческая охрана, спешно организованная в помощь полиции. Охрана то и дело приводила с собой каких-то арестованных со связанными за спиной руками по одному, по двое и по трое. У полицейского стола тотчас же начинался допрос, а потом и немедленное телесное наказание — что-то вроде полевого суда.

Толпа зрителей с нашей лужайки густым кольцом окружала сцену суда и расправы, и я, лежа на земле, не видел действующих лиц, но слышал спокойные вопросы судей, взволнованные, против обыкновения, ответы обвиняемых, пытавшихся, по-видимому, оправдаться, по тону их голосов — клявшихся всеми японскими богами, — и затем неумолимые удары бича по



Стр. 276



живому телу. Некоторые принимали наказание молча, иные вскрикивали после каждого удара. Один по окончании экзекуции долго рыдал, как ребенок.

Когда я спросил соседа-японца, сидевшего на земле, около меня, кого это приводят и бьют, — он ответил мне с признаками японской скрытности, что бьют пойманных и уличенных в воровстве.

Другой сказал, что бьют поджигателей, что есть люди, поджигающие город, что недаром пожар ночью увеличился.

Ну, если так, то это, конечно, величайшие негодяи, достойные самого тяжкого наказания. Но какой смысл поджигать и без того уже разрушенный и горящий город? Все это казалось мне довольно сбивчивым и туманным.

В течение всей ночи, проведенной нами, конечно, без сна, раздавались крики и стоны наказуемых; наказывали недолго, всего десятью или пятнадцатью ударами, но я видел, как некоторых из наказанных тотчас же уносили куда-то на носилках, безгласных и неподвижных.

Я пытался все-таки хоть немного вздремнуть, лежа на земле, но земля периодически через каждые полчаса или час начинала качаться, и приходилось делать усилия, чтобы не кидало, как в люльке. Жена моя сидела подле меня, не смыкая глаз, и перед каждой встряской предупреждала, особым нервным чутьем угадывая приближение неприятного момента.

Но люди уже не обращали внимания на подобные пустяки: они сводили счеты между собою... Немец таинственн