Сергей Кобяков. Красный суд: Впечатления защитника в революционных трибуналах

Кобяков С.А. Красный суд: Впечатления защитника в революционных трибуналах / Сергей Кобяков. // Современные записки. 1921. Кн. VIII. С. 214–239. – Содерж.: I. В Верховном трибунале. – 1. Дело адмирала Щастного. – 2. Дело председателя английской миссии Локкарта. – 3. Дело «Союза торговли и промышленности». – 4. Дело французской миссии. – 5. Дело Генерального морского штаба. – II. В Московском революционном трибунале. – III. В провинциальных трибуналах: Дело Владимирского акцизного управления. – IV. Расстрелы подсудимых до суда: Дело братьев Лютославских. – Дело бывших царских министров. – Дело протоиерея Восторгова.
Ср.: Тартаковский 3621.



Стр. 214

КРАСНЫЙ СУД

(Впечатления защитника в революционных трибуналах)



I. 

В Верховном трибунале.

1. Дело адмирала Щастного.



Первое дело, которое слушалось в Верховном трибунале, было дело адмирала Щастного, обвинявшегося в государственной измене. «Государственная измена» Щастного заключалась в том, что он не исполнил приказа комиссара по военным и морским делам Троцкого и тем спас Балтийский флот.

Защищал Щастного В. А. Жданов, бывший защитник Каляева. Второго защитника, А. С. Тагера, Верховный трибунал не допустил.

Недели за две до слушания дела Щастного, очередной съезд советов отменил смертную казнь по суду. Но через несколько дней Совет народных комиссаров издал декрет, которым разрешал судьям народных трибуналов не стесняться в выборе меры наказания. Сопоставляя этот декрет с положением об отмене смертной казни по суду, нужно было признать, что трибуналы могли налагать любое наказание, вплоть до бессрочных общественных работ, за любое преступление.

Когда защитник Жданов, которого, по-видимому, волновал декрет Народных комиссаров, упомянул в защитительной речи о смертной казни, он был немед-



Стр. 215



ленно остановлен председателем Карклиным. Казалось, при таком положении можно было быть спокойным за жизнь Щастного.

Долго совещался трибунал. Наконец, он вышел, и председатель Карклин, латыш, на ломаном русском языке стал читать приговор: «бывшего адмирала Щастного признать виновным в государственной измене»... тут Карклин остановился, сделал минутную паузу и закричал во весь голос: «расстрелять в 24 часа...».

Все присутствующие застыли от изумления: «Как — смертная казнь? Ведь она отменена съездом советов, ведь председатель не позволил защитнику в речи говорить о ней»... Бросились к Крыленко, который обвинял Щастного. «Чего вы волнуетесь, — сказал этот обер-фарисей, — Щастный не приговорен к смерти. Если бы его приговорили, то председатель прочел бы: «Щастного приговорить к смерти», а председатель огласил: «Щастного расстрелятъ», а это не одно и то же».

Редактору «Московских Известий» Стеклову, по-видимому, понравилось это гениальное толкование — и на следующий день это заявление было напечатано в официальной газете. 

Среди членов трибунала, осудивших Щастного на смерть, был рабочий Галкин. Галкин когда-то, при царе, был приговорен военным судом к смерти, и от смерти его спасла энергия его защитника В. А. Жданова, теперешнего защитника Щастного. Мы узнали «тайну совещательной комнаты». Больше всех настаивал на смерти этот Галкин: он произносил в совещательной комнате речи, он всячески склонял колеблющихся и добился своего. Так отплатил этот человек за свою спасенную жизнь.

Через 24 часа Щастный был расстрелян. Он умер весьма мужественно.



2. Дело председателя английской миссии Локкарта.



Обвинение против Локкарта, как оно вылилось в обвинительном акте, заключалось в следующем: В середине 1918 года английский лейтенант Райли, состоявший при английской дипломатической миссии, стал убеждать командира латышского полка Берзина совершить перево-



Стр. 216



рот и при помощи своего полка свергнуть большевиков. На подкуп солдат Райли предлагал Берзину миллион рублей. Берзин попросил несколько дней на размышление и сообщил об этих переговорах заместителю председателя ВЧК Петерсу. Последний порекомендовал Берзину согласиться на предложение Райли, взять деньги и обо всех переговорах сообщить чрезвычайке. Так Берзин и поступил: прикинулся противником советской власти, взял в разное время у Райли миллион и обо всех своих действиях держал в курсе чрезвычайку. Когда у Райли выудили миллион, то решили его арестовать, но опоздали: Райли скрылся. Тогда решили арестовать Локкарта, так как у чрезвычайки были «несомненные данные», что «заговором» руководил сам Локкарт. На арест Локкарта английское правительство ответило арестом Литвинова, который в это время находился в Лондоне. После недолгих переговоров Локкарт был «обменен» на Литвинова и благополучно уехал в Англию со всеми служащими миссии.

Локкарт уехал, но большевикам надо было доказать всему миру, что «презренная Антанта» строит козни большевистскому правительству. Решили предать суду Локкарта и Райли по обвинению в государственной измене, а для того чтобы произвести впечатление на общество, решили создать процесс-монстр, присоединить к Локкарту и Райли целый ряд лиц различных национальностей.

Здесь был и гражданин С.-А. Соединенных Штатов Коломатьяно, и французская гражданка Моранс, и английский подданный Хойт, и три чеха, и целый ряд русских граждан, начиная от двух почтенных генералов и кончая восемнадцатилетней артисткой Студии Художественного театра. Каломатьяно инкриминировалось то, что он, будучи торговым агентом Северо-Американских Соединенных Штатов, собирал военные сведения и передавал их Английской миссии. Остальные обвинялись или как служащие Каломатьяно по собиранию сведений, или как знакомые Локкарта и Райли. Дело слушалось в декабре 1918 года. Предварительное следствие, которое вела г-жа Елена Размирович, не дало уличающих данных. Следствием было установлено, что Каломатьяно через своих агентов собирал торговые сведения. Среди этих сведений попадались сведения и неторгового ха-



Стр. 217



рактера, но имеющие тесную связь с торговлей, и необходимые для полного освещения торговой и промышленной жизни Советской России. Я ни на минуту не сомневался, что Райли не вел переговоров с Берзиным о государственном перевороте, и был уверен, что миллион, который Берзин передал Петерсу, получен был Берзиным не от Райли. Не подлежало сомнению, что Каломатьяно не имел никакой связи с Локкартом и Райли. Впрочем, это последнее обстоятельство обвинения на суде и не пытались доказать.

Заседание Верховного трибунала происходило в здании Судебных установлений в Кремле, в Митрофановском зале. Было холодно и неуютно. Всюду заплевано, всюду грязь и какие-то рваные бумажки, словом, обычная картина всех помещений, где работают большевики. Зато зал блистал «отборной» публикой. В креслах, на которых ранее сидели присяжные заседатели, расположились «коммунистические генералы». Господин Иоффе, одетый, как истинный дипломат, в великолепной шубе с седым бобром, в лакированых ботинках и в голубых перчатках; молодой «дипломат» Карахан, тоже одетый с иголочки, газетный диктатор Стеклов, Петерс и другие из коммунистической знати, все тепло и прекрасно одетые. Какой контраст производили они с обвиняемыми и защитниками!

Председательствовал латыш Карклин, кроме него в составе трибунала было шесть человек и среди них Галкин — комбинация, не предвещавшая ничего хорошего.

Среди обвиняемых был старый генерал, лет за 10 до революции вышедший в отставку. Во время одного из повальных обысков, которые часто устраивали большевики, у него нашли письмо, полученное им от одного кавалерийского офицера. В этом письме была фраза: «мы с Вами одной школы». Этой фразы было достаточно, чтобы арестовать старика, продержать пять месяцев в тюрьме и обвинять в государственной измене, присоединив его дело к делу Локкарта. На судебном следствии старый генерал объяснил госпоже Размирович, что эта фраза означает: «мы с Вами кончили одно и то же кавалерийское училище». Почему же в письме написано не «училище», а «школа» — спрашивала Размирович. «Если бы дело шло о кавалерийском училище, то было бы



Стр. 218



написано «училище». Нет, под «школой» здесь надо разуметь какую-то белогвардейскую организацию. Напрасно генерал клялся, что всякий кавалерист, кончивший училище, всегда называет училище «школой», что это — традиция, освященная чуть ли не столетием. Размирович с благословения своего мужа Крыленко признала, что этой фразой старик вполне уличается в участии в заговоре. На суде генерал повторил свои объяснения.

Вызванный в качестве эксперта генерал Брусилов на вопрос председателя подтвердил все, что с момента ареста говорил обвиняемый.

Наступил день судебных прений. Крыленко неистовствовал. Он требовал для всех обвиняемых смерти. Чувствуя, что обвинение поставлено крайне шатко, он выдвинул ужасное положение, которое в дальнейших процессах должно было определить отношение трибуналов к обвиняемым.

«Не важно, — сказал этот новоявленный Фукье-Тенвилль, — совершили ли обвиняемые то, в чем их обвиняют; важно то, что они никогда не перейдут той грани, которая отделяет их от нас. И поэтому они должны быть уничтожены».

Среди обвиняемых был некто Солюс. Роль его в процессе была настолько ничтожна, что Крыленко пропустил его, перечисляя лиц, подлежащих уничтожению (а уничтожению подлежали все обвиняемые). Но секретарь трибунала, молодой человек, усыпанный прыщами, желая выслужиться перед генерал-прокурором, громко сказал: «Товарищ Крыленко, Вы пропустили Солюса». Крыленко задумался и произнес три слова, которые должны были решить участь обвиняемого: «Солюс... его тоже».

Речи защитников длились два дня, и, хотя чувствовалось, что обвинение совершенно разбито, все же волнение наше было весьма велико, когда трибунал ушел совещаться. Мы стояли группами и обсуждали возможный исход. К одной из групп подошел Петерс и сказал: «К чему эти волнения, и Ваши, и обвинителя. Все это лишнее. Не так надо поступать». На наш недоуменный вопрос, что же нужно, по его мнению, делать, он ответил: «Что делать? привезти сюда пулемет. Вот и все. А результат будет один и тот же».

Трибунал совещался довольно долго. И вот, среди напряженного внимания присутствовавших в зале за-



Стр. 219



щитников и родственников, допущенных в зал заседания в небольшом количестве, ломая русские слова, стал читать Карклин приговор. Английские граждане Локкарт и Райли были признаны виновными в государственной измене и приговорены к расстрелу в случае возвращения в Россию и в случае... если в Англии будет социалистическая республика. Гражданин Северо-Американских Соединенных Штатов Каломатьяно и быв. полковник Фриде как признанные виновными в том же преступлении тоже приговаривались к расстрелу. Генерал-майор Загряжский, полковник Голицын, Потемкин, сестра Фриде и целый ряд других лиц приговаривались к пяти годам общественных работ, три чеха — к заключению в концентрационный лагерь до окончания в России гражданской войны. Англичанин Хойт, г-жа Морано, артистка Оттен и старый отставной генерал были оправданы.



Приговор был сравнительно мягок, если вспомнить, что Крыленко требовал «уничтожения» всех обвиняемых. Смертный приговор над отсутствующими Локкартом и Райли поражал своей глупостью и мог вызвать только презрительную улыбку; за Каломатьяно мы не боялись: мы знали, что большевики умеют беспощадно расправляться только с теми, у которых нет сильных заступников. И мы оказались правы. Фриде был русский гражданин, за него некому было заступиться, и он погиб. Бывшему военному судье Загряжскому трибунал дал пять лет общественных работ. Этот приговор весьма обрадовал защиту. Крыленко с особой энергией настаивал на «уничтожении» Загряжского, бывшего генерала, бывшего царского судьи и бывшего помещика. Мы очень боялись за судьбу Загряжского. После речей защиты сестра его жены, вдова знаменитого московского окулиста М., поехала в Петербург заручиться содействием Максима Горького в случае неблагоприятного исхода процесса. Горький занимал особняк в центре города. В десять часов утра М. сидела у него в приемной. Пролетарский писатель принял М. в два часа дня. Нужно сказать, что г-же М. под семьдесят лет, и она известна в русской литературе как писательница. Слабо извинившись за столь долгое ожидание и узнав, что М. приехала просить за своего зятя в случае, если он будет приговорен к смерти, Горький показал г-же М. утрен-



Стр. 220



ние петербургские газеты, в которых был напечатан приговор. Миссия М. была кончена, и она уехала домой. В феврале Горький приехал в Москву. Воспользовавшись его пребыванием в городе, я отправился к нему вместе с г-жой М. Я думал использовать его влияние для того, чтобы применить к Загряжскому или амнистию, или досрочное освобождение. Я рассказал Горькому о деле Локкарта, о роли в этом деле Загряжского, указал на все неправильности, допущенные во время процесса. Мой рассказ, по-видимому, произвел на Горького впечатление, и он просил сейчас же набросать его на бумагу. Затем он обратился ко мне и спросил: «Скажите, Яшка Свердлов может в этом что-нибудь помочь?». «Яшка Свердлов, — отвечал я, — президент Российской республики, и одна его подпись освободит Загряжского из тюрьмы». «Ну, так я велю ему сегодня же ликвидировать это дело», — сказал Горький. Прощаясь, я спросил Горького, почему большевики проявляют такую безумную и никому не нужную жестокость. Горький подумал и ответил: «Эта сволочь жестокостью хочет доказать свою лояльность». Такими словами Горький охарактеризовал своих единомышленников. Не знаю, забыл ли Горький приказать Яшке Свердлову или Яшка Свердлов не захотел исполнить его приказания, но Загряжский из тюрьмы выпущен не был... 

Крыленко негодовал. Вместо двух десятков смертей — всего только две, и притом одна проблематичная. И он постарался «уничтожить» хотя бы одного обвиняемого. Никакие просьбы, никакие хлопоты спасти жизнь Фриде не помогли. Чувствовалась кровавая рука «генерал-прокурора». Мне рассказывали, что из Кремля Фриде повезли на автомобиле расстреливать в Петровский парк. После расстрела его тело должно было быть привезено обратно в город. Пожалели ли палачи бензин или не захотели тратить времени, но Фриде был умерщвлен на Кремлевском мосту.



3. Дело «Союза торговли и промышленности».



Через несколько дней после дела Локкарта Верховный трибунал слушал дело «Союза торговли и промышленности».



Стр. 221



Было в Москве общество, учрежденное, по-видимому, при Временном правительстве. По уставу оно ставило себе весьма широкие задачи в области торговли и промышленности, но в действительности ни больших, ни малых дел у него не было, и оно висело на ниточке. Председателем Правления был небезызвестный в Москве П. И. Крашенинников, издатель нескольких газет, в том числе «Газеты Копейка».

Однажды, когда служащие конторы слонялись без дела из угла в угол, в контору явился молодой человек и отрекомендовался представителем Финляндской социалистической федеративной советской республики. (В то время Финляндия находилась под властью коммунистов.) «Фамилия моя Александров, — сказал он, — я представитель Финляндской республики, которая поручила мне закупить в России для нужд республики предметы первой необходимости; вот моя доверенность, а вот разрешение на эти покупки Совета народных комиссаров Российской республики. У вас есть связи, и я хочу закупить товары через ваше общество». И тут же Александров показал бухгалтеру общества две бумаги. Одна была доверенность, выданная финляндским правительством, а другая — разрешение на покупку товаров. Вторая бумага была подписана несколькими народными комиссарами, в том числе Лениным, Луначарским, Чичериным и другими. Сейчас же были вызваны по телефону директора, и начались переговоры. Александров предложил следующее. Он дает обществу полмиллиона рублей авансом, а общество отыскивает и покупает для Финляндской республики необходимые ей предметы, которые еще не реквизированы. При этом Александров просил, чтобы все переговоры с владельцами товаров велись в его присутствии. Представители умирающего от бездействия общества с радостью согласились на эту сделку. Александров сейчас же выдал аванс в размере пятисот тысяч рублей, но потребовал, чтобы в получении этих денег расписались как все члены Правления, так и все ответственные служащие. Желание Александрова, конечно, было выполнено.

Много было закуплено разнообразных товаров, причем каждому продавцу показывалось разрешение Совета народных комиссаров. Через некоторое время Александров предложил выдать Правлению общества еще пол-



Стр. 222



миллиона рублей и обещал привезти деньги в контору общества в понедельник в час дня, причем опять потребовал, чтобы в получении денег расписались все. В час приехал в контору с деньгами Александров, а через десять минут явились в контору члены Всероссийской чрезвычайной комиссии и арестовали все Правление и всех служащих общества. Арестовали также и Александрова. Охранники захватили все бумаги, в том числе доверенность и разрешение Совета народных комиссаров. Через несколько часов Александров был освобожден, а все остальные арестованные, начиная от председателя Правления и кончая самым мелким служащим, были преданы суду Верховного трибунала по обвинению в спекуляции. К ним присоединили всех владельцев запроданных товаров и всех заведующих товарными окладами.

Защита была допущена к изучению дела за три дня до его слушания. В одном из бесчисленных томов производства мы нашли бумажку, озаглавленную: ВЧК «Отдел хранилищ». Текст этого интересного документа был таков: «Предлагаю товарищу X. немедленно вернуть в Отдел хранилищ ВЧК один миллион рублей, выданный товарищу Александрову-Слуцкеру по делу Союза торговли и промышленности».

Стало совершенно ясно, что дело Союза спровоцировано чрезвычайкой; стало ясно, что Александров был не представителем Финляндской социалистической республики, а представителем Всероссийской чрезвычайной комиссии. Мы сняли копию с этого документа, и верность ее засвидетельствовали все присутствовавшие защитники.

Через три дня началось дело. Председательствовал тот же Карклин, обвинял помощник Крыленко Могилевский, бывший помощник присяжного поверенного, существо крайне бездарное и ограниченное; скамью подсудимых занимали люди разнообразных профессий. Издатель Крашенинников, изобретатель Богатырев, владелец многочисленных фабрик и заводов Крейнес, несколько инженеров и целый ряд мелких служащих. Для «полноты картины» были привлечены все служащие Союза.

Просматривая производство в день суда, мы увидели, что исчез документ отдела хранилищ ВЧК. Оказалось, что г. Крыленко изъял из дела целый ряд документов, которые так или иначе могли компрометировать



Стр. 223



Чрезвычайку. Это было сделано по его словам для того, чтобы не «затемнять» дела излишним балластом. При открытии судебного заседания защита протестовала против подобных воровских приемов прокуратуры. Трибунал сделал постановление о розыске этого документа, и он, кажется, был найден в конце судебного следствия. Особого интереса для нас этот момент уже не представлял, так как Могилевский, припертый к стене, должен был публично признать, что создание этого дела принадлежит Всероссийской чрезвычайной комиссии.

Нет нужды упоминать о том, что Александрова-Слуцкера не было ни на скамье подсудимых, ни в числе свидетелей. Помня заветы царских жандармов, большевики с большой бережностью относятся к предателям и провокаторам. Слуцкер исчез с московского горизонта и, вероятно, занимается своей полезной деятельностью где-нибудь вдали от Москвы.

Исчезновение Слуцкера нас мало беспокоило (мы к такому порядку привыкли при царе), но что разволновало и возмутило нас — это исчезновение двух документов: доверенности Слуцкера и разрешения, подписанного членами Совнаркома. Чрезвычайка оказалась дальновиднее Крыленко и, найдя эти документы в конторе Союза, немедленно их уничтожила.

Всем присутствовавшим на суде, в том числе, конечно, и членам трибунала, было ясно, что никто из обвиняемых не совершил не только преступного, но и предосудительного поступка, так как все было сделано с разрешения Совнаркома; тем не менее Могилевский требовал для всех сурового наказания. Предвидя, что защита в своих речах будет говорить о провокации, Могилевский признал, что дело было спровоцировано чрезвычайкой, и тут же пропел провокационный хвалебный гимн.

«Я признаю, — сказал он, — что советская власть прибегает к провокации, но она должна это делать для спасения своего существования; благодаря провокации мы раскрыли заговор Локкарта». Итак, наше предположение, что дело Локкарта было спровоцировано чрезвычайкой, получило официальное подтверждение.

После речи Могилевского Карклин торжественно объявил, что одно лицо, находящееся в публике, желает



Стр. 224



выступить в качестве обвинителя. Каково же было наше изумление, когда «лицом из публики» оказался тот же Крыленко. Опять полилась кровавая речь, опять замелькало слово «уничтожить». По-видимому, Крыленко остался недоволен «слишком мягкой» речью Могилевского. Вместо «сурового наказания» он прямо требовал уничтожения обвиняемых. Только по отношению к изобретателю Богатыреву он допускал некоторое снисхождение.

Защита с большой резкостью напала на приемы чрезвычайки, сравнивая их с приемами царской охранки. Надо отдать справедливость трибуналу. Председатель ни разу не остановил защитников.

Поздно ночью трибунал вынес приговор. Члены правления Союза получили по пять лет общественных работ, капиталисты и заведующие складами — по десять лет, служащие Союза были приговорены к общественным работам на меньшие сроки. Но дело не обошлось без крови. Инженер, заведующий каким-то казенным складом железа, которого защищал прис. поверенный Я. Б. Якулов, был приговорен к расстрелу. На следующий день он был убит.



4. Дело французской миссии.



Члены французской миссии обвинялись в «государственной измене». Но когда дело дошло до предания их суду, то раздался властный голос Клемансо, требовавший возвращения всех членов миссии во Францию. Большевики по своему обыкновению струсили и отпустили миссию на родину. Но, так как опять было необходимо доказать всему миру, что не только Англия, но и Франция чинят всякие козни советскому правительству и препятствуют насаждению коммунистического рая в России, то суду Верховного трибунала было предано семь русских граждан, которых обвиняли в содействии государственному перевороту. Вина этих мирных российских обывателей заключалась в том, что они были знакомы с некоторыми членами миссии, иногда встречались с ними, иногда разговаривали.

Председательствовал садист Галкин. Мягко улыбаясь, этот выродок обратился к обвиняемым с предложением откровенно сказать всю правду, причем зая-



Стр. 225



вил, что это «з н а ч и т е л ь н о о б л е г ч и т и х у ч а с т ь». Обвиняемые один за другим стали давать объяснения, которые сводились к признанию знакомства с членами французской миссии. Галкин слушал и самодовольно улыбался. После объяснения обвиняемых, трибунал сделал следующее постановление: «Ввиду того, что дело совершенно выяснено объяснениями обвиняемых, трибунал отказался от выслушивания речей обвинителя и защитников и удаляется для постановления приговора». Присутствовавшие в зале заседания защитники и родственники обвиняемых вздохнули свободно. Люди, имевшие разум и сердце, понимали, что, если трибунал не допустил судебных прений, отказался выслушать слова защиты, то он сам является верным и надежным защитником обвиняемых. Припоминали слова Галкина, сказанные обвиняемым, и все спокойно ждали выхода судей. Они не заставили себя ждать долго. Минут через десять вышел Галкин и своим отвратительным гнусавым голосом крикнул: «Всех обвиняемых признать виновными в государственной измене и расстрелять в 24 часа...».

Все обвиняемые были расстреляны в ту же ночь.



5. Дело Генерального морского штаба.



Во время одного из повальных обысков, которые большевики чуть не ежедневно производили по всей России, у мичмана Иванова был найден запечатанный конверт, адресованный в Швецию. По вскрытии конверта в нем оказалось зашифрованное письмо, которое не без труда было расшифровано. В этом письме неизвестное лицо писало о работе, которую оно производило по отправке волонтеров на Северный антибольшевистский фронт. Мичман Иванов на допросе показал, что это письмо для отправки он получил от финского гражданина, лейтенанта в отставке Оккерлунда. Оккерлунд же показал, что этот конверт с письмом его просил отправить за границу лейтенант Васильев. При расследовании выяснилось, что лейтенант Васильев кончил жизнь самоубийством. Хотя следственная власть этому не поверила и весьма тщательно разыскивала Васильева, но из этих розысков ничего не вышло, и арестованы были только



Стр. 226



Оккерлунд и Иванов. Одновременно чрезвычайка произвела обыск в Генеральном морском штабе и нашла целый ряд бумаг, которые, по мнению следователя, сильно компрометировали Штаб и доказывали его причастность к контрреволюции. Все служащие Морского штаба, как большие, так и малые, были арестованы, дело Оккерлунда и Иванова было присоединено к делу Штаба, хотя между этими делами не было никакой связи и таким образом вновь был создан громкий процесс «Генерального морского штаба», который и разбирался в Верховном трибунале.

Среди служащих Штаба был некто Абрамович, занимавший должность начальника морской контрразведки. В описываемое время Генеральный морской штаб и морская контрразведка находились в Москве. На обязанности Абрамовича было собирать всевозможные сведения о политической жизни Советской республики, делать из них сводки и представлять эти сводки комиссару Генерального штаба, какому-то матросу Балтийского флота. Абрамович инстинктивно ненавидел большевиков и особенно свое начальство, народного комиссара по морским делам Троцкого. И вот однажды Абрамович получил от своих агентов следующее сообщение. На одном из фронтов какой-то красноармейский полк отказался идти в наступление. Приехал Троцкий и стал «уговаривать». Красноармейцы заявили, что они пойдут в атаку, если их поведет Троцкий. Троцкий согласился, и атака была назначена на 6 часов следующего утра. Когда пришло утро, то оказалось, что Троцкого и след простыл. Так как в течение нескольких дней местопребывание этого храбреца было неизвестно, то агенты контрразведки и донесли об этом своему начальнику, Абрамовичу. Последний составил доклад и представил его комиссару Главного морского штаба. Комиссар доклад одобрил, написал на нем «принять к сведению», и тем бы дело все и кончилось. Но этот доклад попал в руки чрезвычайки, и возгорелось дело «о государственной измене». Из сотни докладов, которые Абрамович представил по начальству и в которых были сведения, принесшие в свое время коммунистам пользу, следователем был взят только один злополучный доклад, и на нем было построено обвинение. 



Стр. 227



При открытии судебного заседания председатель Галкин предложил защитникам объявить трибуналу, какой гонорар ими получен от обвиняемых. Вопрос был наглый, но пришлось дать ответ, потому что конфликт с защитой неминуемо бы ухудшил положение обвиняемых. Среди защитников был П. П. Лидов. Когда дело дошло до него, он заявил, что никакого гонорара он не взял, потому что его подзащитный — человек неимущий, но что ему обещано возмещение расходов и оплата труда, если обвиняемый впоследствии будет иметь заработок. Галкин выразил сомнение в правдивости слов защитника. Тогда Лидов, выведенный из себя поведением этого негодяя, крикнул: «А сколько вы заплатили своему защитнику, когда Вас судили при царе со смертною казнью?». Галкин замолчал. Он знал, что его в свое время защищали бесплатно.

Уже в начале процесса чувствовалось, что Оккерлунд и Абрамович — «обреченные». За Оккерлунда я не особенно боялся. За несколько дней до слушанья дела его жена показала мне бумагу, подписанную народным комиссаром иностранных дел Чичериным. Это было соглашение с финским правительством. Последнее, в случае присуждения Оккерлунда к смерти, соглашалось обменять его на четырех русских коммунистов, сидящих в финских тюрьмах. Кроме того, финны обязывались продать Российской коммунистической республике семь тысяч пудов газетной бумаги. Я знал, что Стеклову очень нужна газетная бумага для его длиннейших и бездарнейших статей, и был спокоен. Но положение Абрамовича было безнадежное. Он был русский гражданин, имел когда-то чин статского советника — а это уже одно обеспечивало гибель. На суде Крыленко стал утверждать, что сведения, собираемые контрразведкой, Абрамович передавал Антанте. И, хотя являлся вопрос, для чего же тогда Абрамович все свои доклады, в том числе фигурировавший на суде, передавал своему комиссару — коммунисту, все же около Абрамовича образовалась очень тяжелая атмосфера.

Наши опасения сбылись. Оккерлунд и Абрамович были приговорены к расстрелу, остальные обвиняемые — к общественным работам и к заключению в концентрационный лагерь. Комиссару-коммунисту, который вы-



Стр. 228



ступал только в качестве свидетеля, трибунал постановил сделать строгий выговор.

После прочтения приговора оказалось, что трибунал позабыл о мичмане Иванове. Крыленко немедленно указал на это упущение. Тогда Галкин заявил, что они действительно забыли обсудить дело Иванова, и трибунал вновь удалился на совещание. Лица родственников Иванова озарились надеждой. Трибунал забыл обсудить его дело, значит, он не может являться центральной фигурой и, значит, он не может подлежать высшей каре. Но защита волновалась, помня выходку Галкина на процессе французской миссии. Прошло несколько секунд, ровно столько, сколько нужно, чтобы написать одну строчку, в зал вновь появился Галкин и прочел: «Иванова признать виновным в государственной измене и расстрелять». Все трое, Абрамович, Оккерлунд и Иванов, были расстреляны на следующий день. Никакие просьбы родственников по обыкновению не помогли.

Мне передавали, что в ответ на убийство Оккерлунда финны расстреляли четырех русских коммунистов.

За что погиб Абрамович? Кроме указанного выше документа, в его деле не было ни одной черты, которая могла бы его компрометировать, да и этот документ он передал своему ближайшему начальнику, комиссару-коммунисту. Абрамович погиб за то, что осмелился оскорбить Троцкого, усомнившись в его личной храбрости. Щастный осмелился оскорбить Троцкого, усомнившись в его «адмиральских способностях», и Щастный погиб. Та же участь постигла и Абрамовича.



II. 

В Московском революционном трибунале.



Так обставлялись дела в Верховном трибунале. Провокация, предательство, глумление над обвиняемыми и постоянная кровь...

Хотя Московский революционный трибунал и принял с самого начала кабацкий тон, все же в первое время он не выносил смертных приговоров; но, заразившись примером своего старшего кровавого брата, ско-



Стр. 229



ро ввел у себя красный террор как систему. Нужно сказать, что Московскому революционному трибуналу сразу не повезло. Первый его председатель, Моисеенко, оказался профессиональным мошенником, лишенным при царе прав по суду. Второй председатель, Берман, человек злобный и весьма ограниченный, превратил трибунал в кабак. Он первый установил обычай сидеть во время судебных заседаний в шапках; и судьи, и публика курили, грызли семечки. Скандалы и с защитниками и с публикой происходили у него ежедневно.

Свою жестокость Берман весьма ярко выявил на процессе вольноопределяющегося X. Этот молодой человек 18 лет обвинялся в том, что, находясь в госпитале, где он лечился от целого ряда ранений и контузий, отказался спороть свои солдатские погоны. На суде этот юноша объяснил, что он добровольно присягал Временному правительству и в снятии погон видит нарушение присяги. Берман признал его виновным в контрреволюции и приговорил... к восемнадцати годам общественных работ — по году работ за год жизни.

Когда Берман уехал за границу (говорили, что он увез с собой порядочную сумму «хороших» денег), председателем Московского трибунала был назначен его помощник Дьяконов. Впервые стали появляться смертные приговоры, хотя только заочные.

Деятельность Дьяконова, по-видимому, не удовлетворяла ни Крыленко, ни Чрезвычайку, и он был отставлен. Его место занял палач Петерс. Тогда наступила новая эра в жизни Московского трибунала. Кровь полилась рекой.



__________



Временное правительство издало распоряжение, ограничивающее право свободной покупки иностранной валюты. Эти операции должны были производиться через кредитную канцелярию. Подобное распоряжение ставило иногда в затруднение провинциальных фабрикантов и заводчиков. Приходилось издалека ездить в Петербург и тратить время на хлопоты. Нашлись люди, которые стали брать на себя подобные поручения. Среди этих людей особенно энергично работал некий Вейнберг. Ему однажды удалось очень быстро выхлопотать разрешения на покупку



Стр. 230



небольшой суммы валюты. Это создало ему репутацию энергичного человека, и за его содействием стали обращаться многочисленные фабриканты и заводчики. В короткое время Вейнберг собрал от своих доверителей более восьми миллионов рублей. Каждому из них он выдал расписку в приеме денег для покупки английской валюты, подписанную директором кредитной канцелярии. Но так как валюта долго не получалась, то некоторые из его доверителей, обеспокоенные этим обстоятельством, сами поехали в Петербург и в Кредитной канцелярии узнали, что Вейнберг никаких денег на покупку валюты в Кредитную канцелярию не передавал, и что все расписки, выданные им доверителям, были подложны. Возникло дело. Судебный следователь привлек Вейнберга к ответственности по обвинению в мошенничестве и подлогах, арестовал восемь миллионов, лежавших на текущем счету Вейнберга, а всех потерпевших в числе пятнадцати человек допустил в качестве гражданских истцов. Во время следствия произошел большевистский переворот. Следователь скрылся, и дело пропало. Через год во время одного из обысков это дело случайно найдено и передано в следственную комиссию при Московском революционном трибунале. Следователь, прежде всего, привлек в качестве обвиняемых пятнадцать потерпевших. Всем им было предъявлено обвинение в спекуляции. И, несмотря на то, что это привлечение было сплошным абсурдом, следственная комиссия согласилась с мнением следователя, и суду революционного трибунала были преданы Вейнберг и пятнадцать потерпевших.

Состав трибунала состоял из помощника Петерса, какой-то бесцветной личности и двух членов ЦК. Вопросы, которые предлагали обвиняемым эти невежественные люди, вызывали улыбку. Защита допущена не была.

Вейнберг производил впечатление психически больного человека. Во время объяснения обвиняемых, которые в ярких чертах рассказывали о его мошеннических проделках, он громко смеялся. Когда обвинитель, бывший помощник военного прокурора, не потерявший еще чувства законности, начал в своей речи доказывать, что в деяниях потерпевших от мошенничества нет состава преступления, идиот, сидевший на месте председателя, прервал его следующими словами: «Гражданин обви-



Стр. 231



нитель! Вам не предоставлено права защищать, да и вообще эти обвиняемые лишены права защиты». Хорошее представление о задачах правосудия, даже коммунистического!

Вейнберг произнес в свою защиту бессвязную речь, которая еще больше подтвердила, что суд имел дело с психически больным человеком. «Я знаю, что я буду расстрелян, — сказал он, — но я умру спокойно, так как я умираю за идею». Трибунал вынес «мудрый и справедливый» приговор: Вейнберга расстрелять, а всех остальных обвиняемых признать виновными в спекуляции и конфисковать все их имущество. Вейнберг подал кассационную жалобу и до рассмотрения ее окончательно сошел с ума. Он стал проявлять признаки буйного помешательства. Тюремный врач констатировал его болезнь. Но это не спасло его от гибели. Кассационный трибунал оставил его жалобу без последствий, и он был расстрелян.

Наступила вакханалия смерти. Петерс перенес в Московский трибунал приемы чрезвычайки. Ежедневно стали приговаривать к смерти по несколько человек. Причем защита в большинстве случаев не назначалась. Расстреливали решительно за всякое преступление. Некий Б. был приговорен к смерти за растрату денег, принадлежавших частным лицам. Одна женщина была приговорена к расстрелу за продажу продовольственной карточки. По счастью она оказалась беременной, и большевики заменили ей смерть бессрочными общественными работами. Викштейн, ходатай но делам, был расстрелян за то, что, по мнению следователя, п р е д п о л а г а л д а т ь е м у в з я т к у. Трибунал конкурировал с чрезвычайкой. Петерс торжествовал. 



III. 

В провинциальных трибуналах.

Дело Владимирского акцизного управления.



Не лучше обстояли дела в провинциальных трибуналах. Мне пришлось однажды выступить в качестве защитника во Владимирском революционном трибунале. Обвинялось Губернское акцизное управление (на коммунистическом языке оно носило какое-то иное, нелепое



Стр. 232



название). Всех обвиняемых было 86 человек, начиная с управляющего и кончая сторожем. Обвинение было предъявлено весьма серьезное — расхищение народного достояния. Расхищение состояло в том, что перед праздником Рождества все служащие получили по бутылке спирта, причем стоимость этого спирта была вычтена у каждого из жалованья. Все это было сделано совершенно открыто, с согласия комиссара финансов. Тем не менее в двадцатых числах февраля было наряжено следствие, которое продолжалось два дня. Результатом этого следствия и было предание суду всего бывшего акцизного управления. Следствие вел комиссар по гражданским делам портной Васильев, который и являлся на суде главным свидетелем. Председательствовал коммунист Туркин, развязный молодой человек. При царе он был ходатаем по делам и два раза сидел в тюрьме за растрату клиентских денег. Обвинителей собралось целых четыре. Я не припомню раньше ни одного случая, когда бы был такой избыток обвинителей. Один из них был студент, алкоголик, другой, — бывший присяжный поверенный, третий — человек неопределенной профессии. Фигура четвертого обвинителя была весьма колоритна. Это был коммунист Заводской, бывший до революции лакеем в доме терпимости. При коммунистах он занимал крупную должность председателя съезда народных судей.

Все обвиняемые признали факт получения спирта, но заявили, что они это сделали с разрешения комиссара финансов. Но последнего не удалось допросить, так как, за несколько дней до начала следствия, он получил командировку и уехал на фронт. Свидетель, гражданский комиссар Васильев, — он же и следователь — произнес громовую обвинительную речь, в которой доказывал, что люди, пьющие водку, совершают великое преступление, так как растрачивают народное богатство. Показание Васильева происходило во второй день процесса. Я заметил, что на прокурорских скамьях нет одного из обвинителей — студента. Во время перерыва я поинтересовался узнать, почему студент-обвинитель отсутствует в столь важный момент — во время свидетельского показания самого губернатора. Председатель Туркин сказал мне «по секрету», что накануне вечером студент напился до потери сознания. А еще я узнал вот



Стр. 233



что. За несколько дней до начала следствия по настоящему делу коммунистическая знать провожала комиссара финансов. Нужно было достать спирту. Потребовать у Акцизного управления сочли неудобным, так как предполагалось возбудить против него следствие. Тогда придумали следующее: следственная комиссия при Владимирском революционном трибунале выписала из Управления два ведра спирта для медицинских надобностей. Все было распито при проводах. В распитии принимал, между прочим, участие весь состав Революционного трибунала, все четверо обвинителей и сам губернатор Васильев. Далее обвиняемые мне рассказали, что советские комиссары всех рангов и высот ежедневно требовали от них спирта, и это требование приходилось удовлетворять во избежание серьезных неприятностей. Один из обвиняемых мне показал письмо следующего содержания:

«Товарищ N. М.! Пожалуйста, пришлите немедленно четверть спирта с подателем сего письма. Не бойтесь, это студент, свой человек. Он не выдаст. Деньги за спирт отдам при встрече. Комиссар финансов X».

Мне очень хотелось представить это письмо трибуналу, но обвиняемые просили меня не делать этого: «привлекут комиссара, обратят дело к доследованию, а когда вы уйдете, нас Васильев расстреляет. Он и так при допросе грозил нам револьвером». Пришлось согласиться с этим доводом и спрятать письмо.

Несмотря на то, что все обвинители сами были первыми «растратчиками народного богатства», они наперерыв один за другим требовали казни всех обвиняемых. Студент-алкоголик говорил о той громадной пользе, которую принесет спирт в нашей будущей промышленной жизни, и требовал смерти тех, которые уничтожают его ради собственного наслаждения. Но всех превзошел лакей из дома терпимости. Во время речи он почувствовал себя Маратом и потребовал, чтобы всех обвиняемых зарыли в землю, и притом «так глубоко, чтобы до нас не доходил смрад их разлагающихся тел». В конце речи он назвал меня «политическим авантюристом». Я заставил его замолчать, и, когда мне было предоставлено слово, я рассказал трибуналу и находящейся в зале публике всю свою жизнь, которая протекла между защитами в судебных палатах и защитами в военных судах. Потом, обратившись к Завод-



Стр. 234



скому, я сказал: «А теперь вы расскажите, чем вы занимались до революции. Я уверен, что у вас не хватит смелости сделать это». Мои слова вызвали улыбку даже среди коммунистов, ибо все знали, какую почтенную должность занимал этот член коммунистической партии при царе. Мой вопрос, конечно, остался без ответа.

Приговор трибунала был достаточно мягкий, если только можно говорить о мягкости приговора, когда судят ни в чем не повинных людей. Восемь крупных чиновников были приговорены к общественным работам от 6 месяцев до пяти лет, часть обвиняемых была приговорена к условному тюремному заключению, остальные получили общественное порицание.



IV. 

Расстрелы подсудимых до суда.

Дело братьев Лютославских. — Дело бывших царских министеров. — Дело протоиерея Восторгова.



После падения Варшавы в Москву переселились братья Лютославские, Марьян и Иосиф. Оба они принадлежали к партии Народовой демократии. Старший, Марьян, талантливый инженер, был товарищем председателя Центрального комитета партии. Политикой в Москве Лютославские не занимались, но поддерживали тесную связь со своими товарищами по партии, очутившимися тоже в Москве благодаря эвакуации. С самого начала большевистского режима Лютославских стала травить вдохновляемая Радеком польская коммунистическая газета, издававшаяся в Москве. Не проходило дня, чтобы газета не обзывала их буржуями и контрреволюционерами.

Однажды, в мае 1918 года, на квартиру Марьяна Лютославского пришел не известный ему человек и заявил, что у него есть весьма ценный документ, именно — тайное соглашение советской власти с главным германским командованием. В силу этого соглашения Польша предавалась Германии на растерзание. Лютославский уже раньше слышал о существовании подобного документа и, хотя признавал его апокрифическим, все же согласился купить его. Неизвестный не оставил документа, а предло-



Стр. 235



жил Лютославскому за сто рублей списать его текст, составленный на очень плохом французском языке. Под ним были подписи как главного германского командования, так и видных коммунистических деятелей: Ленина, Радека, Чичерина, Крыленко и других. Лютославский списал текст и дал документ обратно неизвестному. На следующий день в квартиру Лютославского явились агенты чрезвычайки, произвели тщательный обыск, захватили все бумаги, в том числе и копию документа. Марьян был немедленно арестован. Вместе с ним арестовали и его брата Иосифа, который случайно во время обыска находился в квартире брата. Возникло дело, ведение которого поручили все той же Елене Размирович.

Марьяну Лютославскому было предъявлено обвинение в том, что он с целью дискредитировать советскую власть сочинил текст договора для того, чтобы разослать этот договор в посольства враждебных советскому правительству государств. Такое же обвинение было предъявлено Иосифу Лютославскому, но кроме того, на основании бумаг, найденных при обыске, его обвиняли еще в организации польских легионов для борьбы с советской властью. Оба обвинения по отношению и к Марьяну, и к Иосифу были настолько нелепы, что при нормальном положении их ничего не стоило разбить. Размирович вела следствие с небывалой наглостью. Она не допускала никаких доказательств невинности. Лютославские говорили по-французски, как парижане. Марьян неоднократно произносил в Париже речи на политических собраниях. Документ, инкриминируемый братьям Лютославским, был написан на очень плохом французском языке. Было очевидно, что его писал человек, мало знающий этот язык. Я как защитник Лютославских просил Размирович пригласить по ее выбору эксперта-француза. На мое прошение последовала краткая резолюция: «В просьбе защитнику отказать, потому что это не имеет никакого отношения к делу».

Я узнал, что тот же апокрифический документ был напечатан месяца за два, за три до ареста Лютославских, в «Gazette de Lausanne» и в «Lokal-Anzeiger». Я просил г-жу Размирович запросить редакцию той и другой газеты, откуда они получили этот документ. Я рисковал, так как в случае ответа «из России» судьба Лютославских была бы определена. Но я знал, что до-



Стр. 236



кумент был сфабрикован вне России. Вторичную просьбу постигла судьба первой. Г-жа Размирович мне отказала, ссылаясь, что это тоже не имеет никакого отношения к делу.

Не лучше обстояло и дело Иосифа. Он, действительно, пытался формировать польские легионы, но делал это с разрешения господина Троцкого. Казалось, что прежде всего надо спросить об этом Троцкого. Я подал г-же Размирович мотивированное прошение. Последовало благосклонное разрешение: Троцкий будет допрошен. В то время большевики еще либеральничали. Защита допускалась на предварительном следствии, могла присутствовать при допросе свидетелей и задавать им вопросы. Я был уверен, что при допросе Троцкого мне удастся доказать ложность второго обвинения. Но уверенность моя была преждевременна. Оказалось, что Троцкого допрашивали не так, как простых смертных, которых вызывают в камеру следователя. Такую персону, как Троцкий, г-жа Размирович не посмела беспокоить. Она даже не дерзнула поехать к нему на квартиру для допроса. Она просто послала Троцкому вопрос, написанный на четвертушке бумаги: «Давали ли Вы разрешение гражданину Иосифу Лютославскому на формирование польских легионов?» Троцкий на той же бумажке между строчек вопроса изволил собственноручно начертать: «Нет, а впрочем, не помню». Не нужно было быть юристом, чтобы понять, что ответ Троцкого не вносил ничего для раскрытия истины. А между тем, если бы его допросил следователь и ему было бы указано, при каких обстоятельствах им была дана Иосифу Лютославскому высочайшая аудиенция, Троцкий мог бы припомнить, что он действительно дал разрешение Иосифу на формирование польских легионов.

Приближался день суда. Лютославским были уже вручены обвинительные акты и в середине августа их из Бутырской тюрьмы перевели в Кремль, как обыкновенно большевики делают по всем крупным процессам, разбирающимся в Верховном трибунале. Верховный трибунал только что открылся, и дело Лютославских должно было слушаться одним из первых. Лютославских поместили в здании Судебных установлений в квартиру бывших курьеров в подвальном этаже. Вместе с ними поместили переведенных из Бутырской тюрьмы бывшего министра юстиции Щегловитова,



Стр. 237



бывшего министра внутренних дел Хвостова и бывшего директора департамента полиции Белецкого, которые были преданы суду Верховного трибунала за свою деятельность при царе. Во время моих посещений Лютославских я познакомился с Щегловитовым и Белецким. Хвостов каждый раз при мое