Ст. Иванович. [Рец. на кн.:] Струве П.Б. Итоги и существо коммунистического хозяйства. Берлин: Слово, 1921

[Португейс С.О.] [Рец. на кн.:] Струве П.Б. Итоги и существо коммунистического хозяйства. Берлин: Слово, 1921 / Ст. Иванович. – // Современные записки. 1921. Кн. VIII. Критика и библиография. С. 376–379.


Стр. 376

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ.



ПЕТР СТРУВЕ. «ИТОГИ И СУЩЕСТВО КОММУНИСТИЧЕСКОГО ХОЗЯЙСТВА». Тип. «Слово». Берлин.



Рецензируемая брошюра представляет собою воспроизведение речи, произнесенной автором на съезде представителей русской промышленности и торговли в Париже 17 мая 1921 г. Речь эта, далекая и по своим заданиям, и по своему построению от характера и практических целей того собрания, на котором она была произнесена, не обратила на себя в свое время того внимания, которого она безусловно заслуживает.

В ней со свойственным автору теоретическим беспокойством затрагивается ряд серьезных, можно сказать, коренных проблем, поставленных перед нами таким огромным явлением новейшей истории, как большевизм. Об объективной разработке этих проблем в брошюре П. Струве не может быть и речи. Струве слишком тесно связался с практической политикой, чтобы



Стр. 377



сохранить объективность научного анализа. Здесь нет не только решения проблем, здесь нет даже и их разработки. Здесь только поставлены вопросы. Тем не менее вопросы эти столь волнующего свойства, что игнорировать их совершенно невозможно.

Центральный из них может быть формулирован следующим образом: могут ли быть практика и последствия большевистского режима вменены социализму как теории, миpocoзерцанию и практике освободительной борьбы трудовых масс против политических и экономических устоев буржуазно-капиталистического порядка? Отвечает ли, коротко говоря, социализм за большевизм?

П. Струве считает, что большевизм явился первым опытом «последовательного осуществления социализма». «Если — заявляет П. Струве — опыт этот совершенно не удался, если он объективно привел к неслыханному регрессивному метаморфозу народного хозяйства, то этот результат не может быть вменен лишь одной культурной незрелости России. Им ставятся под вопрос самые принципиальные основы социализма, а не только исторические условия и политические методы осуществления д а н н о г о опыта. Почему не удался социалистический опыт? Потому ли, что русский крестьянин дик, что русский рабочий недалеко ушел от крестьянина, что мешала «блокада» и т. д., и т. д. — или потому, что принципы социализма несовместимы с нормальной хозяйственной жизнью, что их применение подрывает производственную энергию труда»?

П. Струве выбирает второе решение. Большевизм потому не удался, что он социализм, а социализм — это «уравнительный идеал», подрывающий производственную энергию труда.

Поскольку это возможно в пределах рецензии, на этой концепции следует остановиться несколько подробнее. Не подлежит никакому сомнению, что большевизм является жестоким испытанием социализма. Большевизм вышел из социализма. Он пустил «в оборот несколько разрозненных идей социализма, из которых в частности идея «диктатуры пролетариата» сыграла столь роковую роль, что даже самый этот термин Каутский находит необходимым изгнать из социалистического словаря. Конечно, основные идеи социализма большевизм жестоко извратил, превратив его из исторически обусловленного строя экономических отношений в вульгарную теорию и практику насилия угнетенных масс, применимого всюду и всегда, где находятся склонные к насилию и имеющие возможность победно его осуществить массы. Поэтому вменять большевизм теории со-



Стр. 378



циализма столь же бессмысленно, как инквизицию, антиеврейские погромы и т. п. явления вменять учению Христа. Не было в истории человечества ни одного учения, ни одной самой возвышенной идеологии, которые не подверглись бы практическому искажению, которые временами не превращались бы в практическое изуверство. На том основании, что не удался опыт, хотя бы и широко поставленный, большевизма можно придти и к другому выводу. Можно сказать: вот к чему приводит опыт осуществления социализма вне тех исторических предпосылок, которые для этого требуются.

С этой точки зрения только удача большевизма могла бы скомпрометировать социализм. Если бы при режиме диктатуры, бесправия, тиранического господства меньшинства над большинством возможен был социализм в виде обобществления средств и орудий производства; если бы возможен стал рост богатств и развитие производительных сил — тогда это было бы убийственным для всей идеологии социализма. Общество превратилось бы в завод породистых, сытых, богатых... свиней. Но это парадокс, а не историческая возможность. Струве, однако, должен был бы этот гипотетический свинарник благословить, ибо, если неудача большевизма опровергает социализм, то удача большевизма должна была бы такой с позволения сказать «социализм» благословить. К этому печальному исходу его бы привело вменение большевизма социализму.

Характерно, что писатель и ученый, очень хорошо знающий литературу социализма, при анализе вопроса почему не удался большевизм, останавливается только на этом: дикий мужик, дикий рабочий, «блокада». После этого следует только «и т. д., и т. д.». Ну почему бы ученому, побывавшему в марксистах, не вспомнить о более объективных факторах: о примитивном состоянии русской экономики, о том, что всего 60 лет назад пало в России крепостное право, а крепостные отношения пали еще позже? Отчего бы ему вместо «и т. д.» не вспомнить было про ничтожное развитие городов, про низкий уровень техники? Ведь понимает же П. Струве, что все это гораздо важнее «блокады» и т. п. пустяков, которыми жонглируют при объяснении своих неудач большевики.

Это одна сторона дела. А другая заключается в том, что если даже миновать эти экономические причины неудачи, то ведь остается еще политическая обстановка опыта, которая привела бы к неудаче даже при наличности соответственных экономических предпосылок. Но П. Струве эту сторону минует совершенно. Она не укладывает-



Стр. 379



ся в его задачу: вменить большевизм социализму. Это ему рисуется гораздо более благодарной задачей, чем вменить регрессивный метаморфоз России политическому рабству и произволу и всей безумной утопии строить высшие формы экономики на примитивной базе натурального хозяйства.

Надо, однако, оговориться, что и социализм-то у Струве особенный. Главный принцип социализма — это, по Струве, «эгалитаризм». Он находит, что эгалитаризм в корне противоречит буржуазной идеологии. И он не прав вдвойне. Эгалитаризм не специфический принцип социализма — и буржуазная идеология не чужда принципам эгалитаризма. В этой области социализм является только продолжением либерализма. Социализм не требует равных для всех благ. Социализм требует только р а в н ы х д л я в с е х у с л о в и й приобретения и завоевания благ. Либерализм, прославив и допустив право собственности на орудия и средства производства, крайне сузил право собственности на результаты производства. Социализм, суживая и совершенно отменяя право собственности на орудия и средства производства, безгранично расширяет право собственности на его результаты. Но для этого требуется равенство условий. Социализм подвел под эгалитарную идеологию экономический фундамент. И если П. Струве так высоко ценит «начало расценки людей по их личной годности», то социализм только повышает мерило расценки. При капитализме право расценки годности индивидуума принадлежит частному собственнику орудий и средств производства. Его мерило — мерило личного обогащения, а потому оно не может быть объективным. Социализм передает это право общественному коллективу, чье мерило — благо целого — гораздо более объективно и гораздо более «годно» для определения личной годности человека. 

Все это, однако, к большевизму не имеет никакого отношения, потому что ни начала равенства, ни начала отбора по признаку годности не имеют места в военно-крепостническом государстве, где равны между собою рабы, а расценка людей производится с точки зрения их личной годности в надсмотрщики над рабами.

Большевизм вышел из социализма. Но именно в ы ш е л, а не остался в нем. Так, Струве тоже «вышел» из социализма. То, что они из него вышли, показывает, что они ему, а он им были совершенно чужды.



Ст. Иванович.