Философов Д.В. Содержание и форма // Молва. 1933. 23 июня. № 141 (364). С. 2. [«Числа» № 9]

Д.В. Философов

Содержание и форма

Между З.Н. Гиппиус и В.Ф. Ходасевичем произошла перестрелка.

В «Числах» З.Н. Гиппиус обвинила В.Ф. Ходасевича в полной неспособности оценить значение «общих идей» и в чрезмерной приверженности к «форме». В.Ф. Ходасевич обиделся и заявил (в газете «Возрождение»), что З.Н. Гиппиус, в конце концов, ничего не понимает ни в форме, ни в содержании.

Тема спора не новая. На эту тему спорили в Академии Платона и в Ликее Аристотеля.

Немцы на таких спорах, что называется, собаку съели. Меня еще в гимназии мучили «Лаокооном» Лессинга. Нет ни одного германского философа 19 века, который не писал бы на эту тему диссертаций.

В России начала 20-го века известный поэт Вячеслав Иванов разразился крылатым словом: «не важно что, а важно как». Другими словами: говори какую-нибудь дребедень, но так, чтобы это было хорошо сказано.

Новым в споре З.Н. Гиппиус и В.Ф. Ходасевича является лишь форма этих споров, а не их содержание. Форма, можно сказать, ультра модерн. Наговорили друг другу любезностей, хоть отбавляй. З.Н. Гиппиус спокойно, с холодным, обдуманным ядом, а В.Ф. Ходасевич в запальчивости и раздражении.

Я лично против этой формы диалога ничего не имею. Версальские манеры нам, эмигрантам, по-моему, не к лицу. Многое мы «просадили» именно благодаря нашей любезности. Точно мы служим в секретариате Лиги Наций.

Если я останавливаюсь на этом споре двух парижских писателей-эмигрантов, то только потому, что наши два эмигрантские толстые журнала — «Современные записки» и «Числа» — являют собою пример того, какими могут быть взаимоотношения формы и содержания.

Кто не согласится с тем, что форма «Современных записок» вполне соответствует их содержанию? Обложка вполне приличная, скромная и вместе с тем — внушительная. Сразу видно, что с «Современными записками» шутить нельзя. Объем книжки похож на Чичикова: не то чтобы очень толстый, но и не то чтобы очень тонкий. Материал, помещенный в книжке, вполне добротный: как пища в гигиенической столовой или в богатой санатории где-нибудь на «кислых водах»: все есть — и углеводы, и жиры, и щелочи, и кислоты.

Все без обмана. Читатель заранее знает, что он получит, и восприяв ту пищу, не чувствует никакой тяжести в желудке. В качестве «жиров» ему дают вполне хорошие стихотворения. В качестве «углеводов» — третье продолжение одного романа, пятое — другого и окончание третьего. Культурно-политические статьи подаются в строгом соответствии между щелочью и кислотами, для того чтобы получилась приятная нейтральность в виде углекислого газа. Встает от стола читатель вполне сытым, вернее не голодным, но через полчаса он решительно не помнит, что собственно он ел: капуста Вишняка смешивается с бланманже Вейдле, третье продолжение романа Алданова с двадцать пятым продолжением романа Бунина. Если что и остается в памяти, то все-таки «стишок». Стишок мы все любим.

Совсем другое дело «Числа». За свою долгую жизнь я редко видел такое несоответствие между содержанием и формой. Обложка — «нео». Название — символическое: пахнет Пифагором и мистерией. Объем не чичиковский, а скорее маниловский — пухлый и легковесный. Эстетики хоть отбавляй. Картинки — ультра модерн, иногда с налетом пыли и маленькой тухлятинкой. Художника Шагала журнал «Числа» спрягает и склоняет чуть ли не в каждой книжке.

Такой журнал как бы предназначен для богатой публики, которая высоко ценит культурные достижения и любит благополучие хорошего дантиста или хорошего адвоката. Дантист знает, что при всяком режиме приходится пломбировать и вырывать зубы, а потому он спокойно предается культурным наслаждениям и любит «искусство для избранных». Также и адвокат.

И вдруг в этом салонном благоприличии «Чисел» появляются какие-то совершенно не салонные уродства и неприличия. Наряду с рассуждениями о творчестве Шагала и мистике новых балетмейстеров русского происхождения, появляются косноязычные неприличия Шаршуна, соленый от слез юмор Ремизова и какие-то лопотания Бориса Поплавского, которые можно назвать «глоссолалией». Шикарная дама, сидящая в приемной адвоката или дантиста, наткнувшись на произведения Ремизова, Поплавского, Шаршуна, вздрагивает, точно она нашла в толстой книжке «Чисел» клопа. Можно сказать, что это несоответствие между внешней формой «Чисел» и их содержанием настолько чудовищно, что отзывает трагедией. Здесь проявляется все сумасшествие нашей эмигрантской жизни. Обвинять редакцию «Чисел» мы не будем. Надо думать, что она сама сознает свою трагичность. По-видимому, загадка этого несоответствия между формой и содержанием объясняется тем, что лишь на фоне банального снобизма для дантистов и адвокатов могут хоть что-нибудь сказать такие подлинные страдальцы слова и духа, как Ремизов, Фельзен, Поплавский и остальная голоштанная братия. Ведь не может же редакция не сознавать, что единственно ценное, что есть в «Числах», это именно несоответствие между формой и содержанием. Для одних растрепанные, растерзанные чувства и мысли Ремизова и Поплавского кажутся «добрым бисером», для других — клопами в прекрасной «козетке», обитой бархатом или атласом.

В этом смысле последняя книжка «Чисел» производит особенно тяжелое впечатление. Краткие статьи Терапиано, Поплавского, Чиннова, Алферова, отрывок Ремизова — горят как терновый куст и не сгорают. Все остальное — ненужная требуха, которая оскорбляет израненную душу читателя. Или обратно: этот вопиющий и непристойный отдел оскорбляет благополучных снобов. Но соединить и то и другое невозможно. Это огонь и вода.

Если бы мне пришлось принять участие в споре З.Н. Гиппиус и В.Ф. Ходасевича, то, конечно, я бы обратил внимание спорящих на проблему «Чисел» как таковых. Чем объясняется столь разительное противоречие между их формой и содержанием? Не заключена ли в этом трагедия не только «Чисел», но и всей эмиграции? Может быть, самое предназначение ее состоит в том, чтобы быть бесформенной, чтобы не вкладывать свою растерзанную душу «в рамки», сделанные из спичек. Вот, как Милюков все вкладывает в «рамки» Лиги Наций. Если вникнуть в то, что говорит Ремизов, если подойти с любовью к тому, о чем вопит Поплавский со своей ободранной кожей, то снобизм пресыщенных буржуев парижской эмиграции с ее балетно-оперными достижениями становится отвратительным. Уж лучше пресная овсянка «Современных записок», нежели снобизм.

Вопли Ремизова и иже с ним могли бы стать творческой квашней для зарубежья, если бы мы не были так бездарны и если бы уши наши не были законопачены. Есть какая-то отвратительная жестокость в том, чтобы заставлять этих ободранных, конкретно и фигурально, людей гарцевать в салонах дантистов и адвокатов.

Раз мы эмигранты, мы не большевики. Но кроме большевиков, имеются и анархисты. Несоответствие между формой и содержанием, то несоответствие, символом которого являются «Числа», может даже самого мирного человека сделать анархистом. Я хорошо помню времена анархических бомб в Париже: то бросят бомбу на заседании палаты депутатов, то бросят бомбу в тихий сенаторский ресторан «Фойо». Иногда бросали бомбу в какое-нибудь модное кафе на Бульварах.

Конечно, это безобразно, гнусно. Но психологически объяснимо. Ныне техника позволяет кидать бомбы более невинные, наполненные вонючими газами. И вот такую бомбу, безопасную и чисто символическую, иногда бросить хочется почти неудержимо. В мозгу четко отпечатлелся снимок с Ремизова, Поплавского и братии, а перед глазами прекрасный снимок с г. Милюкова, капитана I-го ранга Лукина, приносящих поздравления «Мисс Европе», которая не сегодня-завтра станет «Мисс Вселенной».

Отвратительно.

Ну, как не бросить вонючую бомбу на эти банкеты с поздравлениями?

Как бы ни относиться к Ремизову, Поплавскому с братией, в них есть свое, близкое, страшное, но подлинное. А рядом форма из спичек: Милюков в смокинге.

У Ремизова, Бориса Поплавского с братией — хождение по мукам. У Милюкова с его смокингами и банкетами — хождение по «сливкам общества», как выражался один провинциал, попавший в столицу.

У Ремизова, Бориса Поплавского с братией есть залог воскресения, есть утверждение воли к бытию подлинному. На банкетах «Мисс Европы» небытие, конец эмиграции. Живые трупы.

У Ремизова, Бориса Поплавского с братией содержание, разрывающее установившиеся формы, содержание, не нашедшее еще своей формы. На банкетах Милюкова — форма без содержания: смокинг, крахмальная рубашка, а внутри — пустышка, или та резина, на которой нажил миллионы американский «король резины для жевания».

Нет! Если с холодным вниманием посмотреть на то, что творится в парижской провинции эмигрантского рассеяния, то не остается ничего другого, как сделаться анархистом.

Возвращаясь к тому, с чего я начал, я, выражаясь высокопарно и высококультурно, могу лишь выразить сожаление, что З.Н. Гиппиус и В.Ф. Ходасевич спорят «не о том». Правильно говорит З.Н. Гиппиус, что прежде всего существует «талантливый человек» и правильны страшные слова ее о том, что в эмиграции человек погиб. Прав и Терапиано, когда говорит о гибели в эмиграции «существа существующего» — человека.

Но если так, то зачем же забывать об этом?

Зачем же сводить нашу неизбывную трагедию к полемике «не о том»?

В этой полемике, уснащенной остроумием и ядом, тонет существо вопроса. И здесь самое кричащее несоответствие между формой и содержанием.

А вместе с тем, и З.Н. Гиппиус и В.Ф. Ходасевичу эта трагедия, конечно, близка, и они могли бы сказать о ней то, что подобает.

Разве они не чувствуют, что воды дошли до души нашей?