Осоргин Мих. [Ильин М.А.] «Числа» [№ 6] // Последние новости. 1932. 30 июня. № 4117. С. 2.

Мих. Осоргин

«Числа»

Вышел шестой сборник «Чисел». Приятно уже то, что он мог выйти, не изменив прекрасной внешности и размеру, в дни, тяжкие для литературных предприятий. Еще приятнее, что он остается органом молодых писателей и, следовательно, полон если не достижений, то обещаний. К лицу ему и некоторая солидность (отсутствие боевых выступлений), объясняемая тем, что под молодостью писателя у нас понимается не столько возраст, сколько литературный стаж. В сборнике есть даже статья П.Н. Милюкова («Современная Япония»), — и это не удивляет: седой автор в гостях у поэтов, виски которых также серебрятся.

Для отзыва я разрезываю только страницы художественной прозы и литературной критики. А разрезав, вижу, что традиционный отзыв (по авторам и их произведениям) в данном случае неприменим, — и это тоже приятно. «Произведений», собственно, нет, а есть выставка образцов молодой литературы, отрывков, кусочков, набросков; начала, середины, концы. Обычного читателя это должно раздражать — критику дает повод поговорить «вообще», а не ставить отметки, в качестве никем не уполномоченного экзаменатора.

Разрезаны страницы: Александр Буров — «Была земля», повесть, пролог которой (страницы в три) был напечатан в предыдущей книжке, а продолжение следует; Владимир Варшавский — «Уединение и праздность», повесть, продолжение следует; Сергей Горный — «Отрывок» (5 страниц); Лазарь Кельберин — «Зеленый колокол» (4 страницы); Юрий Фельзен — «Счастье», роман, продолжение следует; Сергей Шаршун — из эпопеи «Герой интереснее романа», отрывки и конец; литературные статьи Ник. Оцупа, Григория Ландау и Владимира Варшавского.

В статье Варшавского («О “герое” эмигрантской молодой литературы») ставится вопрос: существует ли молодая эмигрантская литература? И автор статьи отвечает: «В известном смысле она существует именно потому, что ее нету, нету как материала для историко-литературных и формально-критических исследований, нету как общественного факта, вообще ее нету на поверхности бытия. В каком-то смысле она существует почти только как ненаписанная белая страница. И тем не менее она существует реальнее, чем многие “факты” и, находясь на стороне “сущности” против общественности, тем самым является современной литературой». — Состав сознания героя этой литературы Варшавский определяет так: «Это пустота и скука, тоска по какой-то дали и вопросы Гамлета».

Очень сложно, спорно и непонятно. Не говоря уже о том, что «состав сознания» Гамлета никак не исчерпывается пустотой и скукой, — вряд ли стоит утверждать бытие молодой эмигрантской литературы путем отрицания ее бытия. Существуют молодые писатели, существуют их произведения, существует даже очень хороший журнал «Числа», печатаются рассказы, выходят и книги, большие романы, — значит, эта литература существует, и вряд ли стоит по этому поводу сложно философствовать. Лучше пожалеть, что молодым авторам не легко проявлять свои дарования, очень трудно печататься, часто негде: меценатство не в ходу, а хозяйственные издания немощны, дышат на ладан: эмигрантская масса, много говорящая о «русской культуре», этой культурой не дорожит, да и сама малокультурна.

Молодая литература существует; каков же ее лик и чего от нее ждать?

Обычно, в периоды тяжкой общественно-политической реакции (как ныне переживаемый), литература теряет в содержании и выигрывает в форме. Точится и готовится оружие для будущего. Это и сейчас наблюдается. Исчезла значительность сюжетов, исчерпана занимательность; на смену темам общественным выступают с роковой неизменностью пассивная мистика и половая истерия, роман делается утонченно психологичным, авторы докапываются до мельчайших нервных волокон и теребят их с исключительной настойчивостью. И рядом с этим — неудовлетворенность старыми литературными формами, поиски новых образцов, работа над языком.

Все это чувствуется и в молодой эмигрантской литературе. Чтобы не удаляться от «Чисел», укажу на роман Ю. Фельзена; в напечатанном отрывке двадцать страниц утонченного копанья в чувстве к «удлиненно-тонкой и грациозной» женщине. Не существует ни мира, ни частей света, ни стран, ни городов, ни людей, ничего решительно; существует только молодой человек, анализирующий свою любовь, — если это любовь, = и не собирающийся когда-нибудь прекратить это занятие. Нечто вроде объяснительного любовного письма, такого подробного, что нормальная и здоровая женщина, читая его, потухла бы на второй странице. Я не «критикую» и не «разношу» — занятие мне несвойственное. Я только отмечаю явление: берется ничтожнейшее (для романа) положение — и все внимание отдается форме. Нужно сказать, что в этом отношении Ю. Фельзен достигает многого, так что для изучения метода его страницы положительно стоит прочитать со вниманием, хотя бы для того, чтобы убедиться, что такой литературный путь в основе своей порочен и ошибочен: он не оправдывает затраченных усилий.

Уклон в эротику (а рядом с постелью всегда уборная), обычнейший для таких эпох, наблюдается в отрывке Вл. Варшавского. Мы уже давно отучены от наивной институтской стыдливости, и вопрос о допустимости в художественной литературе срамных слов давно решен в смысле положительном: полная свобода автору! Только бы это не было противным! Знаем, что детей не приносит аист, и что земные ангелы отправляют физиологические потребности, и что половой вопрос занимает в жизни огромное место. Но удивительна закономерность, с какой в известные эпохи появляется в литературе изощренность описания физиологических отправлений и обилие слов, именуемых непристойными. Между прочим, Вл. Варшавский настолько хорошо пишет (опытным и искусным пером), что даже монпарнасская провинциальность (общая для многих парижских «молодых писателей»), не мешает его отрывку быть очень интересным, — за выключением того специфически «срамного», чем, пожалуй, не стоило бы дорожить. И опять — ничтожность сюжета и среды (мира нет, нет даже города, — есть угол бульвара Монпарнасс и бульвара Распай!). Нет не только бытия, но даже среднего быта.

Пример больших достижений в форме (пусть даже и не очень новых) — отрывок романа Сергея Шаршуна. В прежних его отрывках чувствовалась записная книжка, эскиз, недоработанность; в этом отрывке чувствуется зрелое искусство. Как будто и здесь провинция, кусок Парижа; но это — кусок настоящего романа: и эпоха чувствуется, и психологическая завершенность, и какой-то особо важный и значительный вкус художественной души. Все как бы авторское, личное, — а дана целая картина и настоящий, живой, ненадуманный человек. Чисто формальные достижения Шаршуна оправданы внутренним смыслом, значительностью нам рассказанного. Это опять не «критика», не хвала того, что понравилось, а только признание плодотворности поисков; Шаршун нашел, как нужно сказать — и у него было, что сказать. Даже не хочется говорить особо о явных недочетах в его отрывке.

Попытка чисто сюжетной значительности чувствуется и в отрывке А. Бурова, но, конечно, преобладают поиски формы; отрывок оборван очень неудачно, так что очень уж трудно по нему судить о возможном целом. Но он дает нам повод поговорить о характере исканий «молодых писателей».

«Старые писатели» в поисках формы много забот отдавали самому русскому языку — меньше манер, в общем удовлетворяясь классической. Ремизов, Бунин — работники языка. Нынешние, не располагая старыми запасами слов, не ищут новых и мило заботятся о старом словаре. А. Буров в художественной вещи дарит нас фразами: «Люди благороднейших интеллектов и глубочайших знаний не предвидели, не учли диспропорции между человеческими надстройками и государственным порядком»… «Вооруженные арсеналом самоновейших социальных проблем»… «Фрондирующие знаменщики свободы» и т.п. Куприну, например, так несвойственны иностранные и канцелярские слова, что он часто заключает их в кавычки, — невольно выделяя из общей красивой и правильной речи; наша полуиностранная молодежь их не замечает, ей они уха не режут. А. Буров пишет «абсолютно», вместо «совершенно», — и не чувствует, как это ужасно звучит. Опять не в упрек: искания идут по другой линии! Ю. Фельзен пишет «умение не разочаровываться в обещанном и осуществившемся», — может быть, даже и не зная, что с причастиями, буквой «щ» и сталкиванием неуклюжих русских слов писатели-художники давно ведут упрямую борьбу, что нельзя, нехорошо писать «бездействовавшие творческие мои силы мне кажутся уже разбрасывающимися и неисчерпаемыми»: это тяжело и непроизносимо. С. Шаршун, язык которого гораздо богаче, пишет «он одолжит в другом месте» (в смысле займет), собаки «брешили», «пиннуть ногой» (пермский диалект). Малый литературный словарь и отсутствие ритма доброй прозы, — главный недостаток большинства; а не должна бы пропасть даром работа писательских поколений. Почти никто из молодых зарубежных русских писателей не проигрывает в переводе на иностранные языки, а кое-что, пожалуй, и выиграет. Это очень знаменательно! Гоголь, Лесков и Ремизов непереводимы, — называю трех писателей оригинальнейшей формы, самых русских. Бунин и Куприн в переводе гаснут. Сирин и Газданов ничего не потеряют; большинство авторов из «Чисел» скорее выиграют.

Наряду с этим, писательская молодежь, несомненно, обогащает русскую литературу новой манерой письма, причем безразлично, самостоятельной или заимствованной; хуже, если с манерой берется и нечто, уже давно знакомое (вроде непристойности Джойса, — сошлюсь на авторитет Ю. Фельзена, посвятившего заметку ему и Прусту). Русская литература тем хороша, что всякое влияние легко усваивает и переваривает, оставаясь самобытной в главном своем течении; Джойс и Пруст — неплохие притоки для большой нашей реки, и бояться их не приходится.

Так как я пишу не казенный отзыв о книге «Чисел», а только «по поводу», то пропускаю несколько имен и не буду излагать содержания литературных статей; они интересны и не напрасны, как все в «Числах»; это делает честь, прежде всего, редакции: материал подбирается умело, свободно и заботливо. Пройду и мимо двадцати страниц стихотворных; этот материал непоказателен, притом о молодых стихотворцах подробно пишет в этом же сборнике Ник. Оцуп, большой в этом деле специалист, умеющий угадывать влияния, оценивать размахи, даже усматривать в «гинекологической» поэзии — «отблески Библии и Розанова». Стихи — область особая; ее размеры иным кажутся вселенскими, другим — кружковыми, а поэты так далеки от мирского, что обижаются на каждый пустяк; лучше, поэтому, когда о них говорят свои, а не сторонние.

Род заключения. «Числа» — очень удачное литературное предприятие, в сущности — единственный живой художественный журнал. Боевым этот журнал не стал, но нужно надеяться, что он не скоро станет и академическим, хотя его боги и авторитеты — иностранные и русские — уже, кажется, определились. Наметился и его путь: Петербург — Париж; Москва и Россия в стороне. Как и вся эмиграция, он страдает провинциальностью: Монпарнасс и его окрестности. Было бы удивительно, если бы было иначе; и было бы напрасно — журнал утратил бы свой живой лик и стал бы напрасной выдумкой. В узких пределах своей задачи, — быть органом молодых эмигрантских писательских сил, — журнал себя оправдал вполне. Он — питомник, рассадник. А талантам окрепшим все пути открыты.